Не жена

Саша терпеливо слушает. Делать все равно нечего, он поддерживает небольшой костерок, вкусно покуривает, запивая дым чаем. Шеф разглагольствует. Женщины ушли на берег за дровами. Тишина и сырость, блаженное безделье.

Говорит он медленно, потому что ему лениво, но он, видимо, только что сделал для себя открытие и хочет им поделиться.

— …допустим, стрекоза, она ведь тоже постигает мир, но он для нее совсем другой; и лягушка, и змея…

Саша кивает.

— Да, это наш глаз разбивает луч света на радугу и таким образом воспринимает предметы — при помощи отраженного света-цвета. Но что такое цвет для собаки? Или той же змеи?

— Угу-угу, — соглашается Саша.

— Так мы же еще пытаемся расшифровать этот мир, по сути, не зная и не понимая его. Мы всегда видим, осознаем, ощущаем лишь его производную. В лучшем случае — первую. Когда сознание не замутнено. То есть я наблюдаю только при помощи органов чувств.

— Город — он высасывает, — неожиданно комментирует Саша, — а здесь хорошо!

Ветер расталкивает тучи, в просветы протискивается недовольное солнце. Миша звонит в колокол — обед. Вода в реке спала, обнажив дно. В столовке нас мало. Часть народа еще с утра отправилась в поселок, часть — на водопады. Экономистка в коротком розовом халате подсаживается к Советскому:

— Скажите, Валера, когда будет хорошая погода?

— Откуда я знаю! — Валера сегодня угрюм.

— Как?! — она широко распахивает глаза, хлопает накрашенными ресницами. — Вы же директор!

— Но я не Господь Бог, — довольно грубо обрывает ее Советский.

Женщина встряхивает обесцвеченными волосами, ложится грудью на стол и говорит с придыханием:

— Как жаль!

Валера вскакивает и уходит.

На пустом пляже стоят девочка и старушка. Девочка ждет старшую сестру из поселка, бабушка — внучку с водопадов. Шторм разбил и вышвырнул на берег плот, построенный одиноким москвичом. Притихшее море лениво лижет обломки.

К ужину народ возвращается. Старушка пытается журить внучку, у нее не получается. Бабушка хлопочет вокруг девушки, спрашивает, не обгорела ли она, не устала ли? И — как же, без обеда?

Нет только медсестры Эли и москвича.

Густой серый сумерек сполз по склону, запутался в древесных стволах, укрыл палатки, затопил ущелье. Тихо. Мир дышит и живет независимо от нас — людей. Прибежала по веткам проснувшаяся соня, нырнула в пакет, достала кусок хлеба, шуршат мыши. Мы подкладываем им еду, чтобы не грызли наши вещи. Глухо падают с листьев редкие тяжелые капли прошедшего дождя. Воздух пропитан морем, звуки плывут медленно и широко, вместе с сумраком, вокруг нас, сквозь нас… Помимо нас…

Где-то послышался человеческий голос. Звук сорвался и сразу исчез. И еще голоса — вверх по склону, зашевелились, нарушили.

По тропинке поднялись Валерины мальчишки.

— Так, в море далеко не заплывать! — Они запыхались, но тон начальственный.

— А что случилось? — я шевелю языком, как рыба… хотя у рыб нет никакого языка… ну, хорошо, я шевелю языком, как рыба, если бы у нее был язык.

— Девочка утонула, девятнадцать лет, — загомонили разом.

— Стоп, погодите, какая девочка?

— Наша девочка! Сегодня… Высокая такая…

— Так, не тараторьте, по очереди, — остановила их Лена. — Говорите по одному. Итак, что случилось?

— Это правда. Сегодня девочка утонула.

— Ничего не понимаю! — Раздражение от нелепого слуха поднялось, вспучилось в моей голове и размазало такие стройные, такие медленные и большие мысли. — Кто вам сказал эту чушь?! Сегодня никто не тонул.

Они растерялись.

— Да нет же. Мы не врем. Только сейчас Элю встретили. Она сказала.

— Что сказала? — набросилась на них Лена.

— Ну, что эта девочка заплыла далеко, а Эля ее спасала. Искусственное дыхание делала… Но не спасла. — Мальчишки замолчали.

— Бред, бред, — все твердила Лена.

— Я все узнаю… — пообещал я. — Дискотеки сегодня не будет, конечно…

И все, словно не было ничего. Тишина и сырость, мокрые стволы сосны и кизила, ночь.

Из столовки слышны голоса, обрывки, ругаются… понятно.

Заглянули к «дикарям». Странно, почему здесь всегда словно в другом месте и в другое время? Как они ухитрились притащить кусочек средней полосы? Все свое ношу с собой? Звезд на острове не видно, моря не слышно и сыро всегда. Только это субъективно, конечно.

Жена нервничает. Она рассказала о случившемся Саше и его «дикарям» и поняла, что их это не касается. Совсем. Как если бы новости по телевизору, мельком.

Потом жаловалась мне:

— Они меня не слушали. Боже мой! А ведь это же правильно! Ничего лишнего. Никаких посторонних раздражителей. Только то, что касается меня и моих близких. Иначе — смерть! Тьфу, тьфу, тьфу! Слава богу, что не с нами! И еще Татьяна попросила, чтоб я ее маме не говорила, а то давление…

Татьяной зовут жену Сашиного шефа. Она беспокоится о своей матери. Она не хочет думать о смерти.

А смерть — вот она. Мы сидим у костерка, говорим негромко, пьем чай, а где-то в мертвецкой лежит длинное холодное тело девушки, которая была жива несколько часов назад. Как? Почему?

Но мне не у кого спросить об этом.

В конце концов, почему бы просто о ней не забыть?

Мы засиделись и отправились спать далеко за полночь.