Не жди моих слез

В ту ночь я не сомкнула глаз. Почему-то я представляла, как Сергей Васильевич видит в температурном бреду Ляльку, обращается с мольбой к Ляльке, тянется к ней руками. Она же в это время спит безмятежно в своей постели в нежно-розовый цветочек или слушает музыку, или ее целует Дима — нежно, едва касаясь губами кожи, а не до кровавых синяков, как этот, теперь поверженный во всех отношениях. Мне было невыразимо приятно представлять его бред на узкой больничной койке, физические и душевные муки и тут же — параллельно — Лялькину безмятежность, Лялькино парение над прозой быта и бытия во имя и ради поэзии.

— Сергею Васильевичу совсем худо, — доложила на следующий день мать. — Жена не отходит от него. Ты бы все-таки поставила в известность Лялю. Как-нибудь деликатно, исподволь…

Тут меня прорвало.

— Ты хочешь, чтоб я позвонила Ляльке и сказала: «Свершилось — ты отомщена»? Ты этого от меня хочешь? Да Ляльке на него наплевать, Ляльке насрать на этого козла. Ты думаешь, с ее стороны было серьезно? Серость. Неудачник. Подкаблучник. Тряпка. Провинциальный донжуан. Пускай себе окочурится на больничной койке — это будет только справедливо.

Я еще что-то орала — сейчас не помню что. Мать поспешила закрыться у себя. Я нашла бутылку с коньяком на донышке, закурила сигарету, потом тяпнула чашку домашней наливки и набрала телефон Ляльки.

У нее играла музыка. Я узнала «Реквием» Моцарта. Когда-то в юности мы играли под него в «подкидного».

— Заранее отпеваешь? — съехидничала я. — Может, оклемается еще. Небось, ослаб организм с непривычки. На почве полового истощения чего только не случается с мужиками. А как ты там? Все о’кей, надеюсь?

Я слушала себя со стороны и с ужасом. Со стороны потому, что алкоголь делает меня другим человеком, а с ужасом — перед гневом Ляльки, как я знала, презирающей во мне этого другого человека.

— Мне вчера звонила Алина. Я достала кифзол. Завтра утром передам с одним человеком — он летит к вам в командировку. Его зовут… Забыла. Это неважно — он позвонит из аэропорта Алине или тебе. Ты слышишь меня? Скажи Настасье Петровне: это чудесный антибиотик. В прошлом году он спас жизнь моей двоюродной сестре.

У Ляльки был спокойный и вроде бы даже безмятежный голос.

«Умница, — подумала я. — Все прошло, осталось лишь чувство дружбы. Нерушимое, как гранит. Мне бы так, мне бы так…»

Через три дня я зашла к матери в больницу, больше из любопытства, чем по делу, которое было не таким уж и срочным, прошла в палату к Сергею Васильевичу. И хорошо, что прошла: прибавилось пищи для размышлений, злорадства, фантазий. В самом деле нужно обладать недюжинной фантазией, чтобы представить себе, как можно совершать половой акт (в данной ситуации это всего лишь однозначное действие, поверьте мне) с этой женщиной — колодой, обрубком, коротышкой, очкариком (диоптрий десять, если не больше), картавой на все звуки, одетой в давно устаревший кримплен, благоухающей «Красной Москвой» и так далее. По дороге домой я тешила себя постельными сценами из жизни Сергея Васильевича и «подруги дней его суровых» — он именно так отрекомендовал мне Алину Викторовну полчаса назад. Некоторые позы пришлось повторить на «бис». Я торжествовала. Больше, чем если бы Сергей Васильевич вдруг взял и сыграл в ящик.

— Золото твоя Лялька, — услыхала я вечером восхищенное материно. — Настоящий дружок. Спасла ему жизнь. Алина Викторовна рыдала сегодня у меня в кабинете и говорила, что по гроб жизни будет благодарить Лялечку за то, что она сделала для ее супруга.

Я усмехнулась и подумала: «Интересно, а после Ляльки он сможет совершать половой акт с коротышкой, обрубком и так далее? Все-таки в интимных отношениях есть что-то мерзкое, гаденькое, если один из партнеров похож на Алину Викторовну. «Раздвинь, пожалуйста, ноги… Ты хочешь сверху? Но так мне будет неудобно…» Чего? Ах да, ну, конечно же, тискать отвисшую до пупка грудь Алины Викторовны. Люди во сто крат хуже животных. Да если бы я увидела… акт с этой, в кримплене, меня бы наверняка стошнило».

…В том, что в октябре Лялька была с Сергеем Васильевичем в Сухуми, я ни минуты не сомневалась. Существуют такие небольшие детальки, которые лишь нужно собрать воедино. Ну, например, самодовольный вид от загара похожего на настоящего цыгана Сергея Васильевича, умиротворенное, с воркующими переливами Лялькино сопрано в телефонной трубке, красный бантик на затылке Алины Викторовны, уныло опустивший свои когда-то лихо торчавшие концы. Помню, я встретила ее в универсаме с кругом от унитаза под мышкой и похожей на мешок клетчатой хозяйственной сумкой.

— Добром это не кончится, — изрекла как-то мать. — Дурочка твоя Лялька — он никогда не оставит Алину Викторовну.