Не жди моих слез

Можно бы и не спрашивать. Я уже за клавиатурой, передо мной на пюпитре мною же и выбранное из пыльной желтой кучи под тумбочкой «Уноси мое сердце в звенящую даль». Но сначала — экзерсисы: «Лебедь бе-ла-я плы-вет…» раз десять, а то и пятнадцать. Упаси боже ошибиться с аккомпанементом: Неля не ругает, Неля смотрит так, что мне после этого не хочется жить. Для сравнения: я бы так смотрела на Аллу Пугачеву, вздумай она выйти на сцену Большого театра в пачке Одетты из «Лебединого озера». Потом, если Неле нравится, как звучит ее голос, — мне это нравится буквально всегда — мы включаем магнитофон, я объявляю: «То-то и то-то исполняет двоюродная кузина Марии Каллас, партию фортепьяно — троюродная племянница Сергея Рахманинова». Потом, расположившись в тонконогих ракушечнообразных креслах и поджав под себя пятки, мы, главным образом Неля, а я мотаю на ус, перебираем достоинства и недостатки Галины Вишневской: «тонкая талия, одевается с изумительным вкусом, руки, как у семнадцатилетней девушки», — это все плюсы, «голос — сплошная химия, письмо Татьяны из «Онегина» превращает в монолог Манон Леско» — минусы, разумеется, еще какие в Нелиных глазах.

…За окном сереет, синеет, капает, чернеет, снова капает. Неля вдруг вскакивает с кресла гибким кошачьим прыжком, тормошит меня.

— Пошли гулять! Хочешь, надевай мой меховой жакет.

Еще бы! И тут начинается ритуал Нелиного превращения перед зеркалом, о котором я рассказывала выше. Мы идем бульварами, обе, не сговариваясь, представляем себя в прошлом столетии: две барышни из дома, где есть гостиная с высокими узкогорлыми вазами из сине-зеленого камня и большим роялем, где в прихожей пахнет елкой и рождественскими подарками, где в девичьей горит лампадка и обсуждаются сватовства, именины, тайная запретная страсть, где… Да, да, где можно кружиться, кружиться в длинном платье по паркетному полу, где грядущая зима сулит поездки в санях с веселыми бубенцами, балы, гадания на картах, театральные выезды…

Взгляды встречных мужчин нас ничуть не трогают — мы словно существуем с ними в разных, ни на мгновение не совмещающихся, плоскостях. Мы даже подумать не можем о том, что парень в мохнатой шапке или мужчина с длинными волосами в расстегнутом настежь пальто могут оказаться существами из плоти и крови, что их можно касаться, даже целовать, даже…

С поцелуями у меня уже был отвратительный опыт. На концерте разговорилась с одним, судя по виду и знанию музыки, студентом, шли по улицам, болтая на всякие, главным образом музыкальные, темы, он никак не выказывал особенных знаков внимания непосредственно к моей особе. В моем подъезде он почему-то решил, что меня непременно нужно поцеловать. Это прозвучало чудовищным диссонансом к настрою моей души, просветленной и вознесенной в небеса недавно слышанной музыкой. Два дня у меня тряслись руки и все валилось из них. Я никому про этот эпизод не рассказывала, тем более, упаси Боже, Неле. Она сказала бы: «Ты, Жанетка, вела себя так, что ему этого захотелось». Уж не говоря о едва уловимом движении плеч при этом — словно стряхивает с себя что-то грязное.

Неля никогда в жизни не целовалась, даже в школе. Она рассказывала мне, как один так называемый поклонник целовал ей ноги (вернее — чулки) и руки (перчатки), но больше ни на что не осмелился. Еще бы!

Неля вдруг начинает говорить о любовниках своей матери. Но без циничных подробностей, которых она в силу своего дремучего девичества не знает и не желает знать.

— Мать наверняка холодная женщина, — выносит свои неумолимый приговор Неля. — Она отдается за подарки, от скуки, из престижа, но только не по страсти. Я слышала, она рассказывала по телефону какой-то своей приятельнице, что никогда в жизни не испытывала оргазма. Мне тогда было пять лет, я ничего не поняла, но слово это запомнила. Жанетка, знай: холодность — отличительная черта развратных женщин.

«Зачем же они тогда этим делом занимаются?» — недоумевала я. Подарки, престиж и прочие объяснения звучат для меня архинеубедительно.

— А вот мне, — продолжает Неля, — никогда не хочется этого. И нелюбопытно вовсе. Но я точно знаю, я не в мать — я очень страстная.

— Может, тетя Лена не встретила того, кого ей суждено было встретить? — робко предполагаю я.

— Моя мать не встретила? — Неля издает громкий и вполне натуральный смешок. — И что бы она с ним, с этим, которого ей, как ты говоришь, суждено было встретить, делала? Ну да, пилила бы из-за денег, кокнутой вазы, попрекала бы, что у нее нет норковой шубы и кремлевского пайка.

Внезапно нам обеим становится нестерпимо скучно продолжать начатый разговор, мы точно по команде беремся за руки и бежим вниз, к Трубной, где от маленьких домишек по обе стороны бульвара все еще веет сказочным уютом неистребимой, несмотря на все старания, московской старины.

— Жанетка, мне давно пора замуж, а я этого не хочу, не хочу! — орет Неля мне в самое ухо. — И даже за Него не хочу. Не веришь?