Не жди моих слез

…Мы ложимся втроем в широкую арабскую кровать — Ирка в центре, Ирка объединяющее и многоразрешающее начало, Ирка — лезвие ножа, клинок стали, Немезида карающая, Венера завлекающая. Я сдергиваю с них простыню. Оба голенькие, я — в девственно белой ночной рубашке. Мы сплетаемся в нерасчленимый клубок, кто-то, явно Герман, кусает меня за ногу повыше коленки, я обхватываю стальным объятием Иркин живот, мои руки кто-то, кажется, оба, пытается разжать. Сквозняк из открытой форточки на мгновение позволяет свету проникнуть в комнату. Вижу то, что мне явно не полагается видеть. Любопытство, отвращение… Что-то беспокойное шевелится внизу живота. Потом Герман, похожий в тоге из простыни на Антония-Дика Бартона, жестоко и больно подхватывает меня на руки, открывает ногой одну, другую двери. «Спокойной ночи», — обжигает мое ухо его шепот. Я вдруг стыдливо одергиваю рубашку, натягиваю на плечи одеяло. Да, разумеется, мое выгнутое дугой бедро в рассеянно-молочном свете раннего московского утра притягивает взгляд сильней, чем холодный роденовский мрамор, с которым меня сейчас вполне можно сравнить. Тем более я притворяюсь, что не слышала этого вздоха Германа.

Если вам не интересно начало, дальше, прошу, не читайте. Дальше вообще начинается настоящая чехарда. А главное, все там вперемежку. Как в теткином сундуке.

Ну да, помнится, в тот день, когда тетка разбирала свой сундук, я облачилась в панталоны с пожелтевшими от времени настоящими кружевами, запихнула в них юбку своего сарафана. Тетка тем временем что-то перекладывала с места на место, чем-то посыпала. Я намазала перед осколком зеркала губы — жирно, залихватским клоунским бантиком, напудрила щеки и нос, потом высыпала коробку с пудрой на свои похожие на растрепанный пион волосы. Я прошлась колесом по мансарде, чуть не выбив босой пяткой оконное стекло, постояла на руках на перилах балкончика. Тетка в мою сторону не смотрела, зато я смотрела на нее. Смешно и грустно вспомнить… Она читала какую-то желтую бумажку, которую держала в вытянутой левой руке. Очки, блестевшие до недавних пор у нее на лбу, она уронила в сундук, правую руку положила себе на живот, большой для ее довольно хлипкого тела, формой похожий на бутылку из-под французского коньяка «Наполеон». В животе что-то шевелилось — даю вам честное клоунское. Тут меня разобрал смех, и я, чтоб не загудеть вниз на куст жасмина, спикировала на пол балкончика. И тут я увидела, что тетка плачет. Я тихо прикрыла балконную дверь — это всего лишь чувство самосохранения, которое с годами я развила в себе до виртуозности.

… — Ну, и как же вы провели воскресенье? На воздухе были? В кино? На концерте?

Это Наталья Ивановна у меня спросила.

— Были.

— Где же вы были?

— На воздухе. В кино. На концерте.

Это уже я ей ответила.

— Но Маничке нужно заниматься, чтоб как можно скорее спихнуть свою диссертацию. У него для этого подходящая обстановка?

— Румынский письменный стол, финское вертящееся кресло, югославская «Тэ Бэ Эм де Люкс», красивая жена, очаровательная свояченица, или кем я ему прихожусь…

— Светочка, когда ты наконец посерьезнеешь? Тебе очень к лицу шалости, но, деточка, пойми, я часто теряюсь в догадках, с каким ключиком к тебе подступиться.

— Я открываюсь без ключика, Наталиванна.

— А вы… спать поздно ложитесь? — продолжала пытать меня Гжельская наседка. — Ты где спишь? На тахте углом в комнате, что выходит окнами на бульвар?

— Поздно. — Я стараюсь отвечать на вопросы по порядку. — Ирка ночевала у Марины на даче. — Мне самой начинает становиться интересно то, что я говорю, но Гжельской наседке все знать ни к чему. — Ваш Маничка печатал, а я валялась в супружеской кровати. Потом я заснула — мне было так страшно топать в свою комнату, потому что Маничка распинался про НЛО и Бермудский треугольник. Утром слышу бравый гусарский храп прямо возле своего уха. Смотрю — а это Маничка…

— Думаю, вы про этот… эпизод Ирише не рассказывали?

— А что тут такого, Наталиванна?

— Ничего такого. Но она может Бог знает что подумать.

— Что, например?

— Понимаю, Маничка теперь твой брат. К тому же ты еще настоящий ребенок. Но мало ли что может прийти в голову…

— Вашему Маничке?

— Светик, больше никому про это не рассказывай, ладно?

— Но почему?

— Это так не похоже на то, что творится вокруг. Вернее, очень похоже, но только внешне. Просто вас не так поймут.

Я чувствую, что нет конца нравоучениям. Я все-таки не железная.