Хочется верить, но что-то не очень получается. Опасности для общества она, может, и не будет представлять. Но для меня и моих детей будет. И тогда я провела кое-какие изыскания. Чтобы прогнать чувство, будто я делаю это за спиной Шона, я выбрала вечер, когда он был у себя, а дети уже спали. Я отыскала несколько уголовных дел, по которым людей сажали в тюрьму на несколько лет за такие же или очень похожие преступления. И убедилась, что ненависть, подкрепленная решимостью во что бы то ни стало отомстить, так просто не исчезает.
— О чем ты думаешь? — Шон садится в постели, закидывает руки за голову, сладко потягивается и снова падает рядом со мной. — У тебя такое серьезное лицо.
— О том, как сильно люблю тебя.
Он внимательно смотрит на меня. Глаза его, кажется, видят меня насквозь, кроме разве что самого темного уголка души, где прячутся мои призраки. Он поворачивается на бок, я выключаю свет и прижимаюсь к его спине. На пороге сна в голове мелькает мысль. Я точно знаю, чего не хочу. Я не хочу еще одну ночь провести в реанимационном отделении. Не хочу слышать голос Кирсти в трубке. Не хочу, чтобы она близко подходила к моим детям.
Я как-никак врач. И верю в то, что жизнь человека священна. Верю в принцип «не навреди».
Но если придется, я это сделаю.