Не верь мне

Сама не знаю. Мне бы ощетиниться, выпустить свои колючки, сказать, что всё это не его дело. Язык не поворачивается. Наверное, всё-таки его, если в итоге я лежу с ним под одним одеялом, в квартире, где в безмятежном сне забылись двое наших детей. Или же всё-таки нет? И в тот момент, когда он согласился на развод, это стало только моим делом? Или же ещё раньше, когда я врала напропалую снова и снова, а он ломал жизнь своими необдуманными поступками? Сможем ли мы идти параллельными курсами? Или уже навсегда переплетены меж собой?

Столько вопросов, и не одного мало-мальски приемлемого ответа.

-Серёж, я просто жить хочу… дальше.

И это звучит так правдиво. Для меня. Только сейчас, я вдруг почувствовала эту жажду, словно у меня все предыдущие шесть лет кислород перекрыт был. И дело тут не в Ане с Крошем. Но это тупое ожидание, надежда и извечный страх. Шесть лет напряжения. А если приедет. А если не приедет. Узнает. Не узнает. Я себя собакой на цепи ощущала. Когда на привязи сидишь и хозяина ждёшь. Он не приходит, но ты всё равно уйти не можешь. Хотя я и не пыталась, но цепь чувствовала, сотни звеньев, до последнего связывающие нас – прошлое,  дети, воспоминания, Анька с её надеждами и чаяниями, Крош с незаданными вопросами, штамп в паспорте, деньги, которые он так упорно слал мне… Потому что если слал, значит, хоть как-то помнил? Даже если и откупался.

-Живи, - разрешает он мне.

А мне от этого крышу рвёт, душу и сердце! Потому что не нужно мне его разрешение! Потому что, чёрт возьми, оно собаке нужно, той самой, что на цепи, а я не хочу… Не хочу больше ей быть.

На другой бок я перекатываюсь резко, даже в одеяле не путаюсь, первый мой удар приходится наугад, в темноту. Но попадаю, кажется в бок.

-Не смей! - рычу я на него. - Не смей мне указывать, что мне делать!      

Серёжка не сопротивляется, лежит на своей части кровати, обречённо принимая мои неумелые замахи руками. Это не так уж  и удобно, драться из положения лёжа. В итоге больно мне…. Но мне всё равно. Я нависаю над ними, болезненно шипя из-за подвернувшего запястья. И тут Измайлов оживает, закидывая свою руку мне на шею и рвёт на себя. Бухаюсь на его грудь сверху, обнажённую и до невозможности горячую. Пытаюсь барахтаться и вырываться, путаясь в своих волосах, наших ногах, дурацком одеяле. Кричать нельзя, дети же, это я ещё понимаю сквозь свой затуманенный разум. Впрочем, и без этого получается до несмешного нелепо. А потом ему это надоедает, вторая рука падает мне на поясницу, а сам Сергей одним движением переворачивает нас так, что я оказываюсь прижата его телом к матрасу, ещё немного и он подминает меня полностью под себя.

Я возмущённо фырчу, пытаясь выплюнуть пряди своих же волос изо рта. Дыхание давно сбилось, впрочем, под Серёгой в принципе не возможно сделать вдох полной грудью. Всё происходит так же молча, но я всё ещё не сдаюсь, пытаясь предпринять хоть что-то. И избавившись от своих прядей, я не смогла придумать ничего лучше, как укусить его. Мои зубы смыкаются на его плече, и мы оба замираем.

Вкус его кожи по моим рецепторам и запах… он же повсюду. Я не знаю, что он там унюхал во мне от Никиты, потому что лично для меня здесь ничего другого кроме него существовать просто не могло. Всё это срывает замки с моих старых сундуков с воспоминаниями, которые были засунуты так глубоко, что уже давно считались похороненными. И каждый раз это всё как открытие, словно током по нервам и лезвием по плоти. Сначала я просто обмираю, будто из меня стержень какой-то вынули, а потом меня прорывает. Слёзы. Они затапливают всё нутро, и мой океан, он весь рвётся наружу. Тут же вместо внутреннего каркаса меня берёт дрожь, колотит так, что я чуть не задыхаюсь. Спасибо, Измайлову, который сразу же переворачивает  меня на бок, ослабевая хватку.

Сколько? Сколько ещё надо этих истерик, слёз, внутренней агонии, чтобы всё вышло? Я ведь не такая, совсем не такая. Но дотянула. Накопила. Натерпелась. А теперь просто не знаю, как собрать себя в кучу. Я ведь действительно просто хочу жить, ничего не боясь, без ожидания и без чувства вины, от мысли о том, что не знаешь, как собственным детям в глаза смотреть, без этих грёбанных фантазий о том, как всё могло сложиться иначе. А ведь Серёжкины объяснения нефига ничего не облегчили. Лишь усилили боль по утерянному времени. Потому что выходило, что не зря ждала?  Что надо было ждать. Что ему нужно было, чтобы ждали. Вот толь как теперь выбраться из всего этого я не знаю. И если шесть лет я училась не чувствовать, каждый день просыпаясь и делая то, что от меня требовалось. То теперь… Он что-то там сорвал, внутри меня. Всколыхнул.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Пришёл хозяин и снял цепь. А собака не знает как это… без цепи этой. Я не позволю. Я не могу больше ждать… и от этого хочется бежать, бежать и бежать, не останавливаясь.