Не только Евтушенко

БУКИ. Запамятовал – это ведь два основных сюжета Ахмадулиной: «не пишется» и «болеется». Я бы сказал так – больше всего ее вдохновляет отсутствие у нее вдохновения. Даже не знаешь, на что она больше жалуется – на отсутствие вдохновения или на отсутствие здоровья? Если бы одни только жалобы! Скорее, это апологетика болезней, когда «грипп в октябре – всевидящ, как Господь», насморки слетают с небес, «как ангелы на крыльях стрекозиных», а боль объявляется мудростью:

О боль, ты – мудрость.

Суть решений перед тобою так мелка,

и осеняет темный гений

глаз захворавшего зверька.

Очередной автопортрет тела Беллы Ахмадулиной, но уже охваченного горячкой.

АЗ. А я как раз думаю, что подробные описания болезней – открытие Ахмадулиной. Она дала в своих стихах прописку тем явлениям, которые раньше по пуристским либо ханжеским соображениям в поэзию не допускались. Открыла черный ход в поэзию тому, что не впускали через парадный, бдительно охраняемый такими вот литературными унтер-пришибеевыми, как ты! Коли поэзия, как говорила Цветаева, общее дело, творимое порознь, то задача поэта – дополнить своих предшественников и современников, исследовав и, где возможно, раздвинув прежние границы. Поэт обязан захватывать для поэзии новые территории, terra incognita; экспансия поэзии неизбежна – она отвоевывает себе неведомые прежде земли. Поэзия – святое ремесло и может сама стать объектом поэтического же исследования в той же мере, что и любая другая профессия: каждая почетна. И здесь Ахмадулина примыкает к прочной литературной традиции, вскрывая динамические, непостоянные, капризные, с приливами и отливами вдохновения, связи между поэтом и миром:

Уже рассвет темнеет с трех сторон,

а все руке недостает отваги,

чтобы пробиться к белизне бумаги

сквозь воздух, затвердевший над столом.

Как непреклонно честный разум мой

стыдится своего несовершенства,

не допускает руку до блаженства

затеять ямб в беспечности былой!

Это – из стихотворения «Ночь» – о «пытке немоты», о поэтическом безмолвии и в то же время о страстном желании «нарушать этой ночи безымянность и все, что в ней, по имени назвать». И таких стихов у Ахмадулиной много – «Другое», «Немота», «Слово», «Уроки музыки», «Свеча», «Воскресный день»… Это не варианты на одну и ту же тему, как случается в музыке, а развитие темы, часто даже – опровержение начального тезиса. Стихи эти хороши и сами по себе, но вместе они образуют единый цикл, и каждое стихотворение звучит в нем уже иначе – объемнее и значительнее, освещенное общим сюжетом цикла.

Жизнь стиха, его мучительное рождение и внезапная легкость, тяжесть и крылатость поэтического слова – такая же реальность, как весенняя капель, или морской прибой, или встреча с друзьями. Поэзия – подарок, счастье, блаженство:

И широк дивный выбор всевышних щедрот:

ямб, хорей, амфибрахий, анапест и дактиль.

Если в стихах о стихах обнаруживается преемственность, то в стихах о болезнях, наоборот – беспрецедентность. Вот где Ахмадулина пионер и новатор, и я не вижу причин, чтобы накладывать табу на этот сюжет. Тем более столь очевидны ее удачи именно в стихах о болезни. Тот же озноб – какого динамизма достигает Ахмадулина, его описывая:

Я думала: как быстро я стою!

Прочь мускулы несутся и резвятся!

Мое же тело, свергнув власть мою,

ведет себя свободно и развязно…

Врач объяснил:

– Ваша болезнь проста.

Она была б и вовсе безобидна,

но ваших колебаний частота

препятствует осмотру – вас не видно…

Уродующий кисть огромный пульс

всегда гудел, всегда хотел на волю.

В конце концов казалось: к черту! Пусть

им захлебнусь, как Петербург Невою!..

Болезнь дает поэтессе ощущение «причастности к этой высшей норме», а как только болезнь кончается:

Вокруг меня – ни звука, ни души.

И стол мой умер и под пылью скрылся.

Уставили во тьму карандаши

тупые и неграмотные рыльца.

Поэтому как не понять странный только на первый взгляд призыв поэтессы:

Ударь в меня, как в бубен, не жалей,

озноб, я вся твоя! Не жить нам розно!

Я – балерина музыки твоей!