Не судьба

Разумеется, кто-то узнал вечером о подписании постановления. Кто-то подсуетился, трудно сказать, как, понятно. Связи в сбербанке и на почте, которых за пару часов до наступления времени «Ч» подготовили к возможным «побочным эффектам». Мы, как и подавляющее большинство граждан СССР, тут же объединенных общей идеей, несмотря на все кажущиеся различия в вере, нации и языке, начали спасать вклады. У кого имелось, что спасать, кто предварительно не перевел накопления в валюту, благо такая возможность всегда наличествовала, хотя и расстрельная статья за нее тоже, или кто не хранил деньги в крупных номиналах. И еще Оля. Она к моему удивлению, всецело погрузилась в себя, переложив заботу о спасении наших тысяч на мои плечи. Я метался, давал взятки, уже новыми банкнотами, улещивал, уговаривал, рвал на себе рубаху и нажимал. На меня так же давили, хамили, обижали, раз дали в морду, но сопротивлялись до последнего. Всем оказалось, что терять и обычно терять много. Ведь именно на борьбу с нетрудовыми доходами граждан и направлялось острие реформы. По сути, на борьбу с доходами вообще: как любезно пояснили в газетах, финансовый сектор экономики просто задыхался от излишка рублей, эта масса и давала дефицит, ее и следовало вывести с рынка, дабы заработали привычные механизмы — иными словами, советский человек должен быть обязательно беден, чтоб экономика страны работала как часы. И конечно, отдать себя, свой долг, еще и еще раз, на случай, если одного раза будет недостаточно.

Когда на четвертый день я пришел на Центральный вокзал, то пихнул одну из пачек сторублевок в ящик пожертвований «на восстановление храма», а все остальное притащил во двор и вывалил из пакета на снег. Поднялся за спичками, почему-то сняв при этом пальто и так и не надев его. Стоял в шапке, перчатках, и «дутиках», смотря как сгорают никчемные уже листы бумаги — дело Ковальчука, распечатки пленок, сами пленки. Деньги, наконец. Я сумел вытащить из банков всего-то три с половиной тысячи и то исключительно чудом. Все остальное оказалось прахом. Стоял и смотрел, пока бумага не превратилась в пепел, пока не увидел подобный же костерок на другом краю заснеженного двора, забытого дворниками, пока моего плеча не коснулась холодная рука. Я вздрогнул и оглянулся. Солнышко.

— Идем домой, — тихо сказала она. Я отдернул руку, но снова почувствовал ее на прежнем месте. — Идем, простудишься.

— Незачем, — носком коснулся пепла, тут только заметив, как несуразно одет. И медленно обернулся.

— Пойдем, незачем тебе замерзать.

— Я спас всего три с полтиной, считай, ничего.

— Сколько смог, — тут же ответила она. Так же спокойно, не повышая голоса, будто беседа шла о чем-то от нас очень далеком.

Я дал себя повести, потом обернулся.

— Не понимаю, почему ты так говоришь. Как будто это не наши деньги. Пропало почти девяносто тысяч.

— Это не наши деньги, — голос ее уподобился вокзальному автомату, сообщавшему о прибытии электропоезда. — Ты же выторговал их у Чернеца.

— Ты хотела получить пятьдесят тысяч для домика на море. А мы так и не осуществили эту мечту. Могли бы. Да много чего могли. И что теперь?

— Ничего. Я была глупой, да еще тебя заразила.

— И это все, что ты скажешь? Ты все это время просидела сиднем в ателье, как будто клиентов поджидала. Они не скоро появятся, могу тебя заверить, очень нескоро. Когда еще деньги накопятся. А Чернец — вот он точно не прогадал. Либо заранее предупредили, либо тут же на месте поменяли, стоило заикнуться.

— Чернец давно убит.

— Да какая разница. Другой вор. Их много, чертова прорва вся страна кишит. Не передавишь. Я хоть у кого-то что урвал. А ты?

— Я спасла то, что подарили нам родители. И Виктория, — хотел что-то сказать, но промолчал: — Все наше осталось с нами, не волнуйся. И потом, это ведь грязные деньги…

— Ты вдруг так заговорила, как будто изначально не знала.

— Мы ими хорошо воспользовались. Прокатились по стране, отдохнули. Подняли кооператив, свой собственный, твою мечту.

— Это даже не десять тысяч. И еще должны за квартиру уйму денег.

— Нам и расплачиваться еще двадцать лет. Ничего страшного.

— Ничего? У нас отобрали…

— У нас ничего не отобрали из нашего.

— Ты о ребенке думаешь, как мы его поднимать будем? Как растить, воспитывать, что дарить, во что одевать, наконец?

— На это у нас есть деньги, ателье и отличные закройщики. — Оля казалась просто непрошибаемой. Я не выдержал, вырвался и ушел вперед, поднялся на лифте, вошел в квартиру, сел перед окном, глядя в никуда. Потом снова заметил ее рядом с собой.

— Пойми, ничего уже не изменишь, — тихий спокойный голос. — Надо примириться. Считай это нашим испытанием на прочность. Сейчас ты его сам и проверяешь. Насколько сможешь ужиться со мной без вот этих тысяч, на одну зарплату. Она немаленькая у тебя, почти четыреста рублей, но конечно, значительно меньше того, что имелось.

Я обернулся, долго непонимающе смотрел на Олю. Пока она не произнесла:

— Так ты сможешь прожить со мной на одну зарплату? Скажи.