Не страшись купели

Отец Лешки об этом точно сказал, когда вернулся домой после долгого лежания в госпитале. Он толком не отдохнул и двух недель. Еще протез не был готов, и вскорости его не обещали, а отец приладил к культе самодельную извечную деревяшку-ступу и отправился слесарить в мастерские. Мать на радостях уговаривала месяц-другой отдохнуть после «этакого смертоубийства»: вполне б протянули на ее зарплату и его пенсию. Но отец с укоризной поглядел на нее:

— Пол-России в головешках да битом кирпиче, а я на печке нежиться буду. Не-ет, мать, рано меня в инвалиды описывать. Я ж все-таки классный механик. А пока и за верстаком постою потихонечку.

Лешка кое-что перенял из отцовского мастерства, пацаном крутясь возле него. И потом не зря две зимы обивал в мастерских пальцы на руках. Вот и сегодня они с Федей в основном делали всю главную работу. От женщин тут толку было немного. Правда, и без них тоже ничего бы не получилось. Подать, поднести, поддеть ломиком, приподнять черпак — все они, безотказные и усердные. А уж впрямую с железом, больше возились мужики. Федя часто вынужден был отлучаться в мастерские: уламывать мастера, подлаживаться к сварщикам. Он относил изношенные звенья, сам таскал их обратно, уже подлатанные, с шероховатыми буграми наплыва, подернутого сизым налетом. Лебедчица Нюра, невысокого росточка, вся ладненькая, плотная, поначалу кинулась было ему помогать, тоже взвалила на плечо соединительное звено. Федя аж крякнул от возмущения:

— Брось сейчас же! Ишь, удумала. Мало вам достается? У нас пуп иной раз от натуги трещит, а вам каково?

— Так оно ж — холостое, не в тягость. Да и от меня не убудет, — со скрытым вызовом ответила ему Нюра. Но металлическую пластину с плеча все-таки сбросила. Поправила свой неизменно чистенький головной платок, ставший на солнце за лето белее белого, не удержалась и кинула Феде вслед:

— Ты бы вот сам поберегся: молодой, израненный, хвать семью заводить — сила-то и понадобится.

Товарки ее, подружки-работницы, — в хохот, кто руки в бока, кто себя ладошками по бедрам хлестать. Дескать, так его!

А Федя споткнулся на ходу, обернулся, глянул из-под шрама-надбровья. Потом принял незлобивую подначку, расцвел всем скуластым лицом.

— Ох, Нюрка, Нюрка, не о том печалишься. Надо будет — спроворим.

Посмеялись женщины, расслабились чуток и опять стали шабрить грубыми рашпилями, стачивать на звеньях неровности, заглаживать бугры. А Лешка и рашпилем до онемения рук работал, и самолично соединял заново черпаки; проворачивал истертые втулки, вбивал металлические пальцы-вкладыши, крепил их чеками.

На помощь ребят из машинной команды надеяться не приходилось. Они сами, грязные, очумелые, лишь на считанные минуты выскакивали из плохо остывшей кочегарки, чтоб хватить свежего воздуха да затянуться разок-другой цигаркой. Топку загасили, стравили пар и заполнили котел холодной водой лишь после того, как вытянули лебедкой на берег разъединенную черпаковую цепь. И сейчас всем им хватало дел не только по уши, а буквально по самую макушку. Кто чистил колосники в топке, кто, задыхаясь от жары и едучей окалины, зубчатыми шарошками на упругих стеблях-тросах шуровал внутри водогрейных трубок, соскабливая нагар. Сам «дед» с помощником снимал тяжеленные цилиндровые крышки, проверял поршни в главной паровой машине.

За весь этот суматошный день Лешка не один раз подумал, как не хватает им еще хотя бы пары мужских рук. Будь Борька Зуйкин, первый помощник багермейстера, на месте, втроем они намного быстрей управились бы с черпаками. Умеет тот работать, когда у всех на виду. Но и в город все равно надо было отрядить кого-то…

Еще накануне Василий Семенович, командир земснаряда, связался с начальством, договорился о получении зарплаты на несколько дней раньше в порядке исключения. Уж использовать подвернувшуюся стоянку, так до конца; не посылать же потом снова людей в город. А сумму предстояло получать немалую: одного техника не пошлешь, особенно хохотунью Олю Князеву. Вот командир в последний момент и распорядился отправить вместе с ней телохранителем Зуйкина. Он так и сказал, добрейший Василий Семенович, без тени шутливой усмешки: «телохранителем». Было это ранним утром, когда все собрались на работу. Борька, не скрывая радости, засуетился, бросился переодеваться — откуда только шустрость взялась. Обычно он ее редко проявлял: все вразвалочку на своих плоскостопных ногах, враскачку, и голова всегда чуть-чуть набок склонена, и глаза в непонятном прищуре — точь-в-точь петух, увидевший у себя под носом зерно и раздумывающий: не то кур скликать, не то самому клюнуть. Но Зуйкин не был бы Зуйкиным, не переиначив по-своему слова командира.

— Оленька, слышь! — кричал он на бегу технику. — Я теперь не кто-нибудь, а тело… хранитель.

Князева обернулась быстро, задолго до конца рабочего дня. Причал был неподалеку, и женщины сразу заметили Олю на сходнях. Она шла последней, пропустив вперед всех пассажиров, шла почему-то одна. Ни впереди, ни сзади ее Бориса не выло.