«…Не скрывайте от меня Вашего настоящего мнения»: Переписка Г.В. Адамовича с М.А. Алдановым (1944–1957)

Моя сестра написала нам, что Вы прочли превосходный доклад[112]. Сообщила к слову, что Вы два раза цитировали меня: о «Войне и мире», чему я чрезвычайно рад, и о том, что «Хаджи-Мурат» «последняя прекрасная вещь в русской литературе». Вероятно, моя сестра не совсем правильно передала Ваши слова: я говорил, что это последний великий роман в русской литературе. Я предполагаю (и надеюсь), что Ваш доклад будет полностью напечатан в «Р<усских> новостях»?[113] Если так, то очень прошу либо внести эту «поправку», либо, еще лучше, эту цитату из нашего разговора в статье выпустить. Я уверен, что Иван Алексеевич за себя обиделся бы. А Вы знаете, что он серьезно болен, и я избегаю всячески всего того, что могло бы его волновать: Вам известно, как я его люблю. Да и Вы тоже очень его любите.

Отчего же Вы, несмотря на Ваше обещание, так к нам больше и не зашли! Мы были очень огорчены. Не собираетесь ли опять в Ниццу? Не скажу, чтобы здесь было так хорошо, но я теперь как старый князь Болконский: везде плохо, но уж лучше всего этот уголок в диванной, за пианино[114].

Шлем Вам самый сердечный привет.

Это письмо, конечно, «конфиденциально».

25. Г.В. АДАМОВИЧ — М.А. АЛДАНОВУ. 21 января 1949 г. Париж

21 янв<аря> 1949 53, rue de Ponthieu Paris 8e

Дорогой Марк Александрович

Спасибо за письмо. Я был очень рад получить его.

Любовь Александровна <Полонская>, очевидно, не совсем точно передала мои слова о «Хаджи-Мурате». Я привел Ваше мнение: «это последняя великая вещь в русской литературе». Хорошо помню, что сказал именно «великая», а не «прекрасная» — и в качестве комментария добавил, что были вещи, может быть, и не хуже написанные, но не в этом дело… Должен признаться, что немножко уклонился от истины, сказав, что Вы говорили об этом в присутствии Бунина, который будто бы немедленно и без всякой обиды с Вами согласился[115]. Но это — из области фантазии, по-моему правдоподобной. И для Бунина, мне кажется, скорей выгодной (т. е. рисующей его в хорошем свете), чем отрицательной, — правда? Впрочем, по рассказу В. Микулич, Лесков десять лет помнил, что она сказала ему «простите, вы все-таки не Толстой»[116], и сердился ужасно, хотя и старался уверить ее, что сердится только от ее предположения, будто он может себя и Толстого сравнивать. Но Ваши слова о «Хаджи-Мурате» имеют, по-моему, не тот смысл. Я, во всяком случае, представил их так, что на Т<олстом> кончился «золотой век русской литературы», а замечательные писатели и были, и еще будут.

Доклад мой нигде, ни всего менее в «Р<усских> нов<остях>», напечатан не будет. Во-первых — он не написан, и читал я его по конспекту, ужасно спутав и скомкав все о Достоевском (очень трудно о нем, особенно о тоне его, и тут я ничего не нашелся сказать из того, что вспомнил, вернувшись домой). А во-вторых — газете это не интересно, да и вообще, по отзывам «до» и «по» люди интересуются исключительно «новинками» и хотят быть au courant[117], главным образом. Одна дама, впрочем, подошла и спросила: «Почему Вы не прочли что-нибудь другое. вот, например, о Малларме?» Отчего о Малларме — неизвестно. Даже не новинка.

Дорогой Марк Александрович, хочу воспользоваться случаем и спросить Вас о деле, ничего не имеющем общего с литературой.

Некоторые из моих друзей, зная положение моих дел, спрашивают меня: «Отчего вы не устроитесь переводчиком в ONU?[118]» Мне сначала, и довольно долго, казалось это невозможным из-за необходимости жить в Париже и даже во Франции, — а теперь я думаю: почему, в сущности, невозможно? Сестру я мог бы устроить где-нибудь, если бы для того были средства. По наведенным мной справкам — все зависит от Григоровича-Барского[119], живущего в Нью-Йорке. Он будто бы — персона важная, и надо найти к нему ход. Его знает Влад. Андр. Могилевский[120], но я не уверен, что письмо от В.А. имело бы для него большое значение. Знаете ли Вы его? Если знаете, согласились ли бы Вы написать ему обо мне и моем желании? Спрашиваю об этом только «теоретически», еще ничего не прося. Если Вы с ним не знакомы, кто, по-Вашему, мог бы ему написать? И какое вообще Ваше мнение об этом деле и возможности добиться успеха? Плохо то, что могу я быть переводчиком только russe-franfais и обратно. Английский я знаю плохо и не возьмусь быть не только interprète’ом[121], но и traducteur’ом[122]. Переведешь не так Вышинского[123], а потом будет война.

Буду очень благодарен за ответ. Как Вы живете в Ницце, куда я, кстати, с удовольствием переселился бы. Если бываете в Juan, видите ли мою хозяйку M-me Frauin[124], которая — судя по письмам ее — действительно не совсем «в себе»?

Шлю самый сердечный привет, дорогой Марк Александрович, и крепко жму руку. Передайте, пожалуйста, мой низкий поклон Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

Я окончательно спутал орфографии. Простите, если пишу то по старой, то по новой.