Не покидай

Старый шарманщик с попугаем не понимал, в чем дело: еще час назад все шли мимо лотерейного счастья, а теперь - налетели вдруг:

- Молодые люди! Почему вдруг такая вера моему попке?

- Странный вопрос, папаша… Он разве брешет у вас? Не выдает счастья?

- Выдает, выдает! - заторопился старик. - Самое безобманное. Лучшее в мире счастье!

…Сажал он в репе огород,

Воров поставил у ворот,

Чтоб под покровом мрака

Не влезла в дом собака!

В дело была пущена пиротехника: бумажный змей, и даже не один, превратили в комету; хвосты их искрили и пылали в хмурых абидонских небесах, обычно и на звезды-то скуповатых… Но в эту ночь у каждого четвертого имелся факел в руке! А вот и наши герои: на дворцовой площади Удилак подсадил в карету Марту; а еще за минуту до того она получила одномоментно красные цветы - от Пенапью и длинный бутерброд, кажется, с ветчиной - от Патрика. Бутерброд они с Желтоплюшем сразу порвали пополам.

По дороге Патрик отмечал: расшевеливаются абидонцы помаленьку… меньше угрюмых лиц, меньше заспанных…

- Вот вы на толпу смотрите, а я вижу вас четверых - и спасибо, мне и довольно,- сиял Пенапью, смущенно объясняясь в любви спутникам.

- А куда мы едем все-таки?

- Неизвестно. Удилак одно твердит: веселиться!

Где-то стравили двух петухов, сделали ставки - и вот взлетели над побоищем пух и перья! Всеобщий энтузиазм очень был выгоден ловкачам-карманникам: тренированные их пальцы освобождали некоторых болельщиков петушиного боя от их родимой собственности, от кошельков. А песня накручивала путаницу все гуще:

Подковой молот он ковал,

Огнем горнило раздувал

И, выпачкавшись в бане,

Купался в грязном жбане!

Он на ночь хлев пускал в коров,

Срывал деревья с груши,

В деревню лес возил из дров,

На лодке плыл по суше…

( Стихи немецких вагантов XI-XII веков в переводах Льва Гинзбурга )

Возле таверны кто-то привязывал куклу Поэта к стайке воздушных шаров, рвущихся в небо.

- Как, вы совсем его отпустите?

- Зачем? На веревочке…

- Смотря, что за веревочка. Если длинная - почти свобода, считай! - сказано было под общий хохот.

Марселле дали бубен, и она вышла в круг для сольного танца. Кто знал за ней смелость такую и такие способности? Некий художник стал тут же набрасывать ее портрет. Ревниво следил за его углем принц Пенапью.

36.

Дубовый зал. По пустынной части его бродила принцесса Альбина. Ей, как и всем начинающим думать, легче делать это вслух:

- Столько лет в меня был влюблен не кто-нибудь - принц… А мне внушали, что он убогий… и что приблудный какой-то, на птичьих правах… И как влюблен-то был! Надарил столько стихов… ими весь дворец можно обклеить, изнутри и снаружи! А я разве ценила?

Она подошла к Оттилии и стала загибать перед ее носом пальцы:

- Принц настоящий - раз! Говорит не хуже нас с вами, лучше даже - это два! Как поэта его и в Пенагонии уже знают - это три! В фехтовальном зале я его видела… это загляденье было - четыре! Так за что же вы отняли его у меня?… Отняли нас друг у друга?!

- Замуж за Патрика собралась? За своего двоюродного братца? - фыркнула Оттилия.

- А что такое? Подумаешь! Принцесса Мухляндская вышла за своего кузена - и, вроде, не жалуется, и родила двойню!

- Тут нечего обсуждать, - вмешался Канцлер. - Ему и его песенкам - место на каторге, на Острове Берцовой Кости…

- Да вас уже никто не боится - вы еще не поняли? Подавитесь этой вашей костью… - швырнула ему Альбина свое презрение и направилась к двери. - Мадонна, миленькая… неужто он разлюбил и ничего уже не исправить? Сейчас-то он где? С кем?

В голосе Канцлера послышалось могильное что-то:

- Говорить с бывшим немым тебе не следует, девочка.

- Да? А кто, интересно, удержит меня? Когда весь гарнизон ваш - тю-тю! Вы сами, что ли? Отец, пусть он не подходит ко мне… со своими соплями!

Канцлер был печален. Он вынул серебряный пистолетик игрушечного вида и попросил кротко:

- Отойди от двери, Альбина. Пожалуйста.

- Э, свояк, убери игрушку! - крикнул Крадус, но как-то сипло. - Я еще тут пока…

- Удержите ее сами. Нам с вами одинаково нужно, чтобы она не наделала глупостей, их сверхдостаточно было…

Крадус приблизил к нему свое обрюзгшее за последний час лицо:

- Мне уже ничего не нужно… Я устал, брат… - он снял корону и протянул свояку. - На, бери! Мне лучше, чтоб голова дышала… а ты лысеешь… Из-за этого украшения потерять семейство? А у твоей Тильки глаза так и горят…

(Оттилия и в самом деле не расставалась с короной сестры.)

- Так что забирайте! Я не в цезари, я - знаешь, куда хочу? В ночное… Ты ведь не был никогда, а? Оно и видно. Хочу в ночное, Альбиночка! Чтоб костерок был, и звездочки в небе, и простор… И чтоб рядом - кони: матки, жеребцы, стригунки… Вот и все мои желания, свояк… веришь? Ты уж поверь: я и хотел бы, может, соврать, да не получается!

Канцлер чихнул. Альбина, пользуясь моментом, когда враг не держал ее на мушке, выскользнула за дверь.

37.