Не плачь

– Не скоро, – уверяю я, но, конечно, понятия не имею, скоро ли настанет такой день. Через мгновение на нас сверху может упасть кусок потолка и раздавить обоих. – Постарайся не думать об этом, и все. Живи настоящим – или как там говорят? Наслаждайся жизнью и все такое.

– «Наслаждайся жизнью», – повторяет Перл. – Живи настоящим и наслаждайся жизнью… – Она поворачивается ко мне, и в полумраке мне кажется, что я вижу на ее лице лучезарную улыбку: – Ты очень умный, знаешь? – спрашивает она, и я киваю и говорю, что знаю. Я и в самом деле умный. Но оказывается, ум не всегда помогает попасть туда, где тебе следует быть. Иногда для этого требуется известная храбрость. Поэтому я делаю глубокий вдох, тянусь к ней и беру ее за руку. Я спешу взять ее за руку, пока внутренний голос не завопит: «Нет!!!» До того, как моя в высшей степени логичная и благоразумная половина приведет девяносто девять доводов в пользу того, что все кончится плохо: она посмеется надо мной, отдернет руку, даст мне пощечину, уйдет. Но подушечка моего холодного пальца гладит атласную поверхность ее кожи, и, когда она не отдергивает руку, я улыбаюсь. Тайно, про себя, лукаво улыбаюсь. Улыбаюсь вяло, робко – я не хочу, чтобы она видела такую улыбку, и все же она проникает во все потайные уголки моего существа.

Я счастлив, так счастлив, что и представить себе не мог.

Перл не произносит ни слова; она не смеется; она не уходит.

Мы сидим на полу в старом темном доме, молча держимся за руки и думаем о чем-то другом, чем привидения, смерть и умирание. По крайней мере, я думаю вовсе не о привидениях, смерти и умирании, хотя, конечно, понятия не имею, о чем думает она, пока она мне не скажет.

– Я хочу ее увидеть, – вдруг говорит Перл.

– Кого? – спрашиваю я.

– Женевьеву, – отвечает она.

– Имеешь в виду – привидение? Призрак Женевьевы?

Я чувствую полную нелепость таких слов. Странная просьба, чтобы не сказать больше… Неужели она хочет, чтобы я вызвал призрак Женевьевы? Когда-то, очень-очень давно, я участвовал в спиритическом сеансе… но я совершенно уверен, что сейчас речь не об игре. Мы могли бы устроить спиритический сеанс. Зажечь свечи, сидеть, держась за руки, и вызывать дух Женевьевы. По-моему, это полная ерунда. И все-таки мне кажется, Перл может попросить у меня что угодно, и я постараюсь выполнить ее просьбу.

И все же я испытываю немалое облегчение, когда она качает головой.

– Нет, – говорит Перл, – я хочу видеть ее могилу. Место, где ее похоронили.

– Сейчас ночь, – напоминаю я, даже не заикаясь о том, что ее предложение, мягко говоря, странное. Зачем ей нужно видеть могилу Женевьевы? И почему именно сейчас?

– Ты ведь не боишься, нет? – с улыбкой спрашивает Перл, выдергивает руку и встает. Потом она подбоченивается и смотрит мне в глаза. Она бросает мне вызов.

Я качаю головой. Конечно, я не боюсь. Встаю, отряхиваю брюки от пыли. Девушка приглашает меня на полуночное свидание на кладбище! Чтобы отказаться от такого, надо быть полным дураком!

– Живи сейчас, – напоминает мне она, когда мы по очереди вылезаем в окно. – Наслаждайся жизнью.

– Наслаждайся жизнью, – повторяю я как попугай.

Мы снова идем по улице. За то короткое время, что мы провели в доме, на улице похолодало; ветер усилился. Холодно, но Перл держится рядом со мной, ближе, чем раньше, и мне отчего-то тепло. Я снова беру ее за руку, на этот раз долго не раздумывая; просто беру, и все. Она не пытается высвободиться, и мы идем на старое кладбище, держась за руки. Мне совсем не кажется странным, что она лет на десять старше меня. Наоборот, все правильно. Мы не разговариваем, не болтаем о пустяках. Мы вообще ничего не говорим. Я веду Перл на кладбище, собираясь показать ей могилу Женевьевы. Правда, иногда у меня закрадывается подозрение, что именно Перл тащит меня туда. Она хочет посмотреть, где похоронена Женевьева.

В нашем городке два кладбища – старое и новое. Новое открыли лет десять назад. Я случайно знаю, что Женевьеву похоронили на старом кладбище, потому что раньше мы играли там в привидения. Не спорю, это не совсем та игра, в которую следует играть на кладбище, но там почему-то было смешнее. Старое кладбище устроили у церкви, небольшого, покосившегося строения. Могила Женевьевы не очень далеко.

На старом кладбище больше нельзя хоронить; да и здешние обитатели зарыты глубоко под землей, под крошащимися, замшелыми надгробными камнями. Здесь много заброшенных могил – потомки похоронены в другой стороне городка, куда обычно и ходят посетители. Я не был на старом кладбище лет с восьми; помню, тогда я читал полустертые надписи на старых памятниках и жалел, что под одним из них не похоронена моя мать.

Ах, как я хотел, чтобы она умерла! Так было бы лучше для всех. Умершей матери можно не стыдиться, как сбежавшей. Да, по-моему, лучше смерть, чем бегство.

Вот и могила Женевьевы. Мы останавливаемся перед небольшой табличкой, такой маленькой, что она скорее подошла бы мертвому домашнему животному. Табличка покосилась и местами почернела; она наполовину ушла в коричневую, пересохшую землю.