Не плачь

– Колледж мне не по карману, – говорю я, хоть это и неправда. С одной стороны, конечно, так и есть – нам с отцом колледж не по карману. Но дело не только в стоимости обучения. Мне предлагали полную стипендию, оплату обучения и общежития, но я отказался. Поблагодарил и отказался. Я умный, что мне прекрасно известно. Не люблю хвастать своими познаниями. Предпочитаю считать себя хитрым и изворотливым. Хотя знаю много умных слов, я редко пользуюсь ими в разговоре… Впрочем, иногда все же пользуюсь. Иногда умные слова очень пригождаются.

– Как твой отец? – негромко спрашивает Ингрид.

– По-прежнему пьет, – тут же отвечаю я.

Отец уже много лет не может удержаться ни на одной работе. Нельзя же выходить на смену под мухой и рассчитывать, что никто ничего не заметит. Несколько лет назад, после того как нам чуть не отказали в праве выкупа закладной, я устроился в кафе Придди на полдня – она сквозь пальцы смотрела на то, что мне тогда было всего двенадцать. Я мыл посуду в подсобке, поэтому никто меня не видел. Налоговая служба тоже ничего не знала, потому что Придди платила мне неофициально. Разумеется, все в городке были в курсе, но помалкивали.

Я спешу сменить тему; как-то не хочется говорить об отце. И о колледже. И о том, что все остальные разъехались, а я застрял тут.

– Зима, наверное, будет холодная, – говорю я, слушая, как свистит ветер. Словно гонщик: визжат тормоза, скрипят шины.

– Как всегда, пожалуй, – замечает Ингрид.

– Ну да, – глубокомысленно киваю я.

Но Ингрид не унимается.

– Мать не давала знать о себе? – спрашивает она, как будто не может отделаться от неприятной для меня темы.

– Нет, – отвечаю я. Хотя иногда мы и получаем от нее весточки. Она присылает открытки из таких мест, где я вряд ли побываю: Маунт-Рашмор, Ниагарский водопад, Аламо. Самое смешное, она никогда ничего не пишет. Даже не подписывается.

– Быть матерью нелегко, – еле слышно говорит Ингрид, не глядя на меня. Я знаю, что у нее были дети, но они то ли умерли, то ли уехали. И муж ее умер во время эпидемии гриппа, которая пришла в наш городок много лет назад. Но Ингрид гораздо лучшая мать, чем моя, хотя ее детей и нет сейчас с ней рядом. Должно быть, она была хорошей матерью. Она выглядит как мать; у нее заботливые глаза и добрая улыбка. И мягкие руки – наверное, она умела хорошо обнимать. Правда, откуда мне знать?

Я думаю о словах Ингрид: «Быть матерью нелегко». Вначале я ничего не отвечаю, а потом все же говорю:

– Да, наверное.

Дело в том, что мне совсем не хочется оправдывать мать за то, что она меня бросила. За такое нет оправдания; она исчезла среди ночи, села в проходящий поезд, даже не попрощавшись. Отец бережно хранит ее фото. На нем ей где-то двадцать один год. К тому времени, как сфотографировались, они, мои мать и отец, какое-то время встречались. Месяц или два, точно не знаю. На фото она не улыбается; правда, это еще ни о чем не говорит. Не припомню, чтобы я когда-нибудь видел улыбку на ее лице. Лицо у нее узкое, заостренное книзу. Высокие скулы, точеный нос. Глаза серьезные, почти суровые, может, даже злые. Черные волосы до плеч по тогдашней моде – в восьмидесятых и начале девяностых. На ней платье, что странно; не припомню, чтобы я когда-нибудь видел маму в платье. Но на том снимке на ней платье со светло-серым верхом и лавандовым низом – плиссированная юбка, платье спускается ярусами и как будто переливается. Вместе с тем фасон кажется очень простым. Оно как будто скрывает свою сущность – совсем как моя мать.

– Все мы совершаем ошибки, – говорит Ингрид, и я в ответ молчу.

Вскоре мы снова обсуждаем зиму. Холод, ветер, снег…

После четвертой партии Ингрид отпускает меня.

– Ты вовсе не обязан сидеть со мной и составлять мне компанию, – говорит она, собирая карты. – Не сомневаюсь, у тебя есть дела поинтереснее.

В последнем я не уверен. И все же ухожу. По-моему, это у Ингрид есть дела поинтереснее, чем сидеть со мной.

Прощаюсь, выхожу, захлопываю за собой дверь. Стоя на крыльце, слышу, как Ингрид запирается на замок и на засов. Я сбегаю по ступенькам. На улице какой-то седан осторожно заползает на парковочное место. Водитель глушит мотор. Из машины вылезает молодая дама с сигаретой в тонких губах. Я обхожу седан и вдруг замечаю, что впереди по улице бредет одинокая фигура. Это девушка в черно-белом клетчатом пальто и черной вязаной шапочке. На плече вперехлест холщовая сумка; руки она сунула в карманы. Кончики волос треплет ветер.

Перл!

Вскоре она исчезает в утреннем тумане за единственным в нашем городке холмом в дальнем конце Главной улицы. Она скрывается за холмом, и ее поглощают большие дома и громадные деревья, которые растут в той части городка; они поглощают и переваривают ее. Неожиданно я замечаю, что стою посреди улицы. Я стою, словно прирос к месту, и смотрю ей вслед. Но ее уже нет.

Вдруг скрипит дверь; повернув голову, я вижу доктора Джайлса. Он вышел на крыльцо и смотрит в ту же сторону, что и я. Я не один. Мы с Джайлсом оба наблюдаем, как она уходит, как исчезает за холмом, тает в утреннем тумане.

Куин