Не плачь, Охотник

— Смотрите, — смеется Человеческий сынок. — Он Маму спать зовет.

Не подозревая ни о чем дурном, я иду на кухню. Вот моя рыба, никуда не делась. Ладно, съем ее утром, а сейчас и баиньки пора.

Утром… Меня берет Папа, поднимает над кроватью. Я даже не открываю глаз, так как привык — родные люди таскают меня и перекладывают, как им заблагорассудится. Меня запихивают в сумку. Это я тоже переношу спокойно, так как люблю всякие укромные уголки (я всегда забираюсь во все коробки, которые появляются в доме, во все шкафы, которые умею открыть).

Мы выходим из дому. Прогулка? Что может быть прекрасней! Я много раз просился на улицу и даже дважды сбегал, прошмыгнув во входную дверь, чтобы побродить в палисаднике перед домом.

Но мы идем дальше. Переходим через полосу, по которой бегают рычащие коробки, проходим мимо кустов и клумб, и тут я с ужасом понимаю: меня снова несут туда! В чужой дом. Из которого я, якобы, улетел за ласточками.

Я начинаю вырываться из сумки. Папа говорит мне что-то ласковое, гладит по голове но я отчаянно цепляюсь когтями за сумку, пытаюсь выскочить из нее. Тогда Папа запихивает меня во внутрь и застегивает сумку. Я затихаю. Я понимаю: происходит нечто ужасное. Но как, как я могу воспротивиться, как мне сказать родным людям, что без них, без своего дома я умру?!

Я даже не замечаю, что меня выгружают из сумки в квартире Бабушки и Дедушки. Я само спокойствие — от меня все равно ничего в этом мире не зависит. Кто поймет и кому нужны чувства и переживания двухкилограммового куска живой плоти, клубка серой шерсти?! Безъязыкого и беспомощного. Папа прощается со мной, уходит.

Что ж. Я попробую снова ждать.

И я жду. День, другой, третий. Я много сплю, дожидаясь, что родные мне люди придут и заберут меня домой. Но их нет и нет.

Еще раз кончается в мире свет.

Я сижу на перилах балкона и поглядываю на глупых ласточек, которые суетятся чуть ли не над моей головой. Конечно, Папа прав — в душе я Охотник. Будь это дома, я бы показал этим безмозглым птицам, что котов, особенно сибирских, надо уважать. Но сейчас… Тонкие ароматы цветов, мрачный дух асфальта и специфический запах разогретых за день рычащих коробок, которые стоят внизу перед домом, не в силах заглушить папин След. Он идет вдоль дома, поворачивает за угол. Я знаю дорогу и без папиного Следа. Я знаю теперь, как надо прыгнуть на дерево, чтобы не разбиться, и во мне давно нет того ужаса высоты, который прошлый раз намертво вогнал мои когти в кору дерева.

Уже темно. Пора! Я встаю, медленно иду по перилам. Ласточки, наверное, улетели на небо, за ушедшим солнцем — высоко–высоко видны серебристые блестки. Я тщательно выбираю место для прыжка. На мгновение ветерок страха касается моей шерсти, но тут же улетает прочь. Пора!

Серой бесшумной тенью я бросаюсь вниз. Листья, ветки… Вот. Даже не успел испугаться. И не ударился. Теперь вниз — на землю. Ощущение немеряного пространства вокруг заставляет меня быть на улице осторожным. Это очень неуютное ощущение. Очевидно, я привык, что меня всегда защищают от возможных опасностей стены. Здесь стен, увы, нет… Надо надеяться только на самого себя.

Папин След передо мной. Прижимаясь к кустам палисадника, бегу туда, куда уводит родной запах. За домом деревья, кусты, клумбы. Здесь я гулял — и не раз. Здесь есть и мои метки.

Дальше папин След выводит на дорожку, которая идет вдоль огромного–огромного дома, не похожего на остальные. Мама, кажется, называла его «дворцом».

След вдруг теряется.

Я поднимаю голову. Передо мной темная полоса, по которой днем бегают рычащие коробки, а за ней… Вон мой дом! Мой балкон, мои укромные места, где все знакомо и приятно. Там Мама, Папа, Человеческий сынок. Там их теплые голоса.

Я бету по направлению к дому.

На пустой и темной полосе вдруг вспыхивают два огромных слепящих глаза. Я слышу звук рычащей коробки. Он приближается. Приближаются и огромные страшные глаза. Другой край темной полосы уже близок. Я знаю — за ним этот свирепый зверь оставит меня в покое, он там не охотится. Я бегу так стремительно, что асфальт обжигает мне лапы. Зверь рядом. Что будет в следующий миг — не знаю. Знаю только, что я вернулся. Вот я. Вот мой дом. Там родные мне люди тоскуют обо мне, дожидаются меня. Как они обрадуются! «Шукан наш! Вернулся, прибежал!». Они вспомнят все мои имена. Я упаду на спину, буду урчать и кататься на полу. Теперь я если и умру, то не от одиночества, а от ласки, которая ожидает меня дома.

Свет и грохот рядом.

Где вы, мои родные?! Вот же я, вот. Ваш Мишук.