Не отпускай меня / Never let me go

– Бывает, долго-долго совсем ничего такого не чувствую. И вдруг пожалуйста. Первый раз вот как было: он начал меня тискать, и я просто хотела, чтобы он отстал. Потом ни с того ни с сего накатило – ничего не могла с собой поделать. Надо, и все тут.

Рут покачала головой.

– Да, странно, очень странно. Но я думаю, это временное. Может быть, все из-за того, что здесь другое питание.

Грандиозной помощи Рут мне не оказала, но сочувствие проявила, и после того вечера мне сделалось чуть полегче. Вот почему для меня таким ударом стал ее намек на это в конце нашего напряженного разговора на траве. Хотя из посторонних услышать ее замечание никто, конечно, не мог, в том, как она его сделала, было что-то очень неправильное. Дружба наша в те первые месяцы в Коттеджах сохранялась потому, что, для меня по крайней мере, существовали две разные Рут. Одна Рут все время стремилась произвести впечатление на старожилов и спокойно игнорировала меня, Томми и кого бы то ни было, кто, по ее мнению, мешал ей развернуться. Эту Рут, не доставлявшую мне никакой радости, напускавшую на себя важность, я видела каждый день со всем ее притворством, с пресловутым прощальным прикосновением к локтю. Но Рут, которая, вытянув ноги за край моего матраса, держа обеими руками дымящуюся кружку, сидела около меня по вечерам в моей чердачной каморке, – это была Рут из Хейлшема, и, что бы ни случилось за день, я могла просто-напросто начать с ней с того места, где мы кончили, когда сидели так в прошлый раз. И до того разговора на траве было четкое соглашение, что эти две Рут существуют отдельно, что той из них, кому я перед сном делала признания, я могу вполне доверять. Вот почему ее слова о моей дружбе «с некоторыми старожилами» так меня расстроили. Вот почему я взяла книгу и молча ушла.

Но когда я сейчас об этом думаю, я в какой-то мере способна встать на точку зрения Рут. Я вижу, например, что она меня могла считать стороной, которая первой нарушила соглашение, и что свой маленький укол она, может быть, рассматривала как законный ответ. В то время это ни разу мне не приходило в голову, но теперь я допускаю такую возможность и такое объяснение случившегося. Ведь перед тем, как она это сказала, я с неудовольствием говорила ей о модном способе прощаться, который она взяла на вооружение. Мне трудновато сейчас это объяснить, но некое соглашение о том, как она может вести себя со старожилами, между нами определенно было. Да, она часто блефовала и намекала на всякое-разное, чего, я знала, в действительности не было. Иногда, повторяю, она пыталась произвести впечатление на старожилов за наш счет. Но мне кажется, на каком-то уровне сознания Рут полагала, что делает это от имени всех нас. И моя задача как ближайшей подруги состояла в том, чтобы оказывать ей молчаливую поддержку, словно она выступает на сцене, а я сижу в первом ряду. Она стремилась стать кем-то еще и, вероятно, пребывала в большем напряжении, чем кто-либо из нас: она, повторяю, в каком-то смысле взяла на себя ответственность за нас всех. Если это так, то мои слова о прикосновении к локтю она могла воспринять как измену, и ответный выпад мог показаться ей вполне оправданным. Как я уже сказала, это объяснение пришло мне в голову только недавно, а тогда я и не пыталась увидеть более общую картину и свое место в ней. Я вообще, по-моему, недооценивала в то время усилие Рут как таковое – усилие, которое она прилагала к тому, чтобы продвинуться, повзрослеть, оставить Хейлшем позади. Думаю об этом сейчас и вспоминаю то, что она мне однажды сказала, когда я помогала ей в центре реабилитации в Дувре. Мы сидели в ее палате, смотрели, по нашему обыкновению, на закат, пили минеральную воду, ели печенье, и я говорила ей, что у меня в однокомнатной квартире есть сосновый ящик, где я до сих пор храню большую часть вещей из моего старого хейлшемского коллекционного сундучка. А потом я так просто, не пытаясь ее ни к чему подвести, ничего особенного не имея в виду, заметила:

– А у тебя ведь, кажется, после Хейлшема коллекции не было.

Рут, сидевшая в кровати, долго молчала, и кафельную стену позади нее освещал закат. Потом она сказала:

– Помнишь, опекуны перед нашим отъездом несколько раз говорили, что мы можем взять коллекции с собой. Ну, я и вынула все из сундучка и положила в дорожную сумку. Думала найти потом в Коттеджах хороший деревянный ящик. Но приехали, и я увидела, что ни у кого из старожилов коллекции нет. Значит, это только наше, значит, ненормально. Мы все, наверное, это отметили, не я одна, но обсуждать толком не стали, правда? В общем, я решила, что никакого ящика мне не нужно. Так все и лежало в сумке месяц за месяцем, а потом я это выбросила.

Я уставилась на нее.

– Ты выкинула коллекцию в помойку?

Рут покачала головой и некоторое время, казалось, перебирала мысленно предметы из той коллекции. Наконец сказала: