– Но... – я не верил своим ушам, – почему? За что?!! – обида сдавила горло. – Прости... – скомкал извинения и стремительно выбежал вон.
Я не помнил, как пересек оба дворика, как ворвался в свое крыло дома. Взлетел по лестнице, стремясь укрыться в спасительном полумраке спальни. Запнулся о верхнюю ступеньку и пропахал носом жесткий самшитовый пол. Падение отрезвило и обуздало поток чувств, захлестнувших рассудок. Бессильно прислонился к стене галереи. Подобрал с пола выпавшую из ослабевшего пучка шпильку. Шпильку «Расцветающего пиона»... шпильку пятнадцатилетия. Если меня проклял отец, то шпильки «Аромата сливы», которую вручают в восемнадцать, не видать как своих ушей. Кто решится иметь со мной дело, если совершеннолетие не будет подтверждено родом?.. Я так и останусь недоговороспособным «вечным ребенком», балластом общества и иждивенцем семьи... А ведь к этому все идет!
Последний нелегкий разговор с отцом помню от первого до последнего слова. О, как я был великолепен в дерзновенности своей! В его же взгляде впервые вместо снисхождения отразились презрение и гнев.
– Нет! – бросил я твердо и решительно в лицо растерявшемуся главе семьи. – Я не собираюсь больше зубрить нудные «Поучения» Учителя Мина и все эти проклятые клановые науки. Можете уволить наставника Борегаза!
– А что же собираешься делать? – он чуть улыбнулся, не желая верить очевидному.
– И не собираюсь жениться! – не унимался я, чувствуя себя боговдохновенным проповедником перед толпой трепещущих язычников. – Я не собираюсь строгать сопливых детишек на благо семьи и рода...
– Так что ты хочешь? – теперь голос отца был холоден и строг.
– Я... гхм, – пришлось откашляться, – я хочу свободы. Я хочу узнать мир. Все-все в этом мире, а не только финансы и законы. Я хочу просыпаться, когда выспался, обедать, когда голоден, читать, когда захочется умных мыслей. Я не желаю всю жизнь бегать по свистку. Я хочу сам выбирать, как мне жить.
– А долг?.. Долг перед семьей, – зачем-то уточнил, ибо и так понятно, что кроме семьи никто больше не вправе обременить человека долгами.
– А я просил?
– Этого никто не просит. Просто исполняют.
– Произвол! Это просто произвол и мракобесие. Я! Не! Про! Сил! – эти слова прозвучали именно так весомо, как и было задумано.
Но сам темпераментный взмах руки был уже лишним, потому что смел лежащие на рабочем столе бумаги.
И вот тогда меня придавил тот новый, незнакомый отцовский взгляд:
– Да будет так.
На следующий же день держал путь к «Дому в камышах»: желания исполнились, свобода завоевана. Но кое о чем я забыл. Забыл пожелать у Судьбы способности менять то, что подвластно изменению. Видеть – смог, знать – буду, а вот исправить что-либо в происходящем мне уже не под силу. Аль-Тарук Бахаяли... «Не оставляющий следов». Я похолодел, осознав истинный смысл нового имени.
Учитель Доо поднялся вслед за мной по лестнице.
– Подвинься... – опустился рядом легко, как пушистое облачко, – ты не смог разрубить нити, привязывающие к иному миру Малиновую Тетку, ты не управлял превращением кота в фетча – все сверхъестественные события развивались сами по себе, без твоего участия. Мой пергамент-контракт на обучение не отразил твоей сущности, Аль-Тарук, а он используется именно для этого, – он загибал пальцы, перечисляя приметы моей бесталанности. – Отец, скорее всего, не собирался проклинать тебя, это получилось случайно. Порой сказанное в сердцах слово приобретает свойства императива... ну... начинает управлять жизнью человека. Так бывает, когда сталкиваются разнонаправленные потоки энергий... так творятся нити новой судьбы.
– То есть, я совершенно бесполезен?
– Кому ты хочешь стать полезен? – ответил Учитель Доо вопросом на вопрос. – Если ты полезен, то себе уже не принадлежишь. Красоту твою заберут любующиеся, ум присвоят вышестоящие, силу мышц и крепость тела используют сражающиеся. Даже магические умения найдут в них нуждающихся, и ты будешь принадлежать им, а не себе. Служение ведет к опасности, интригам и погибели. Высказывание мыслей ведет к подозрениям и ненависти несогласных... Мысли будят сомнения, а люди ненавидят тех, кто заставляет их сомневаться в своей правоте, – он грустно усмехнулся. – Высшее проявление искусства «единой нити» не тревожит мироздание излишними трепыханиями. Мир сам потянется тебе навстречу. Бесполезность для других означает великую пользу для мира, ведь тогда никто не стоит между им и тобой. И тебе доступен этот путь.
– Бессмысленный и бестолковый... – расстроился я. – Чему же ты сможешь меня научить?
Учитель Доо лишь улыбнулся.
– Скоро узнаем.
И я снова до ночи тренировал «единую нить» и совершенствовал знание храмового наречия.