В поисках уединения Элинор закрылась в мастерской (она запретила себе называть ее детской) и начала с того, что сложила все портреты, включая завершенный, в стопку и, задвинув в дальний угол, накрыла отрезом ткани, так и не решив для себя, что будет делать со всеми этими «сокровищами» дальше.
Освободив пространство от отвлекающих факторов, она скрючилась на неудобной кожаной кушетке и, открыв электронную почту на своем мобильном, трижды перечитала собственную медицинскую карту, тщетно ища там несоответствие или зацепки, доказывающие, что заговор против неё проник и за стены клиники. Элинор практически выучила каждый термин в перечне всех своих диагнозов прежде, чем последняя искра надежды, будто весь мир безумен, а она одна нормальная – погасла.
Принять и признать все это ей было не менее страшно, чем вчера, когда вместо лица мужа она увидела незнакомые черты. Черты чужака, которого Элинор так легко назначила главным злодеем, ворвавшимся в ее дом, чтобы обокрасть. Вот только он не взял ни деньги, ни драгоценности, ни ценные вещи. Как и положено настоящему демону, он забрал ее душу и затащил в ад.
Издав беззвучный стон, Элинор Хант сунула руку в карман, куда бросила злосчастный пузырек с таблетками, и наощупь вытащила одну. Проглотила без воды и зажмурилась, прячась от света.
Сегодня она узнала, что ад – и есть ее настоящее. А в аду должно быть темно. Там нет веселого детского смеха и утренних теплых объятий, в которых она растворялась без остатка. Там нет ничего, кроме отчаяния и потерь.
Окончательно измучив себя, Элинор впала в пограничное отрешённое состояние – что-то среднее между сном и бредом, чтобы встретиться с еще одним жутким кошмаром или, быть может, забытым воспоминанием.