Жан-Филипп де Тоннак: Но отчего бы не вообразить себе такую ситуацию, когда по мере разработки новых носителей информации, все лучше приспособленных к потребностям читателя и годящихся для чтения в любых условиях, — будь то энциклопедии или романы в Сети, — интерес к книге в ее традиционной форме станет несмотря ни на что мало-помалу угасать?
У. Э.: Все может быть. Возможно, завтра книгами будет интересоваться лишь кучка восторженных поклонников, которые отправятся удовлетворять свое пассеистское любопытство в музеи и библиотеки.
Ж.-К. К.: Если таковые еще останутся.
У. Э.: Но почему бы тогда не вообразить, что в будущем исчезнет в свою очередь и такое прекрасное изобретение, как Интернет. Так же как исчезли с наших небосклонов дирижабли. Когда в Нью-Йорке перед самой войной сгорел «Гинденбург»[10], он похоронил вместе с собой будущее дирижаблей. То же самое произошло с «Конкордом»: крушение в Гонесс[11] в 2000 году стало для него фатальным. История все-таки вещь необычайная. Был изобретен самолет, который пересекает Атлантику не за восемь часов, а всего за три. Кто может что-то сказать против подобного прогресса? Но после крушения в Гонесс от него отказываются, посчитав, что «Конкорд» обходится слишком дорого. Ну разве это серьезная причина? Атомная бомба тоже ведь обходится недешево!
Ж.-Ф. де Т.: Я процитирую вам замечание Германа Гессе по поводу возможного возвращения книге ее «законной силы»: по его мнению, это должно произойти благодаря техническому прогрессу. В 50-х годах он писал: «Чем больше новые изобретения будут с течением времени удовлетворять потребности массового развлечения и образования, тем большее значение и авторитет будет стяжать книга. Мы еще не достигли той точки, когда новые конкурирующие изобретения, такие как радио, кино и т. д., стали бы способны лишить печатную книгу тех ее функций, которые она могла бы утратить как раз без ущерба для нее»[12].
Ж.-К. К.: В этом смысле он не ошибся. Кино и радио, даже телевидение ничего не отняли у книги, ничего такого, что она могла бы утратить «без ущерба».
У. Э.: В какой-то момент люди изобрели письменность. Можно считать, что письмо — продолжение нашей руки, и в этом смысле оно почти физиологично. Письмо — это технология коммуникации, непосредственно связанная с нашим телом. Раз уж его изобрели, отказаться от него невозможно. Повторюсь: это как изобретение колеса. Колесо, которым мы пользуемся сегодня, ничем не отличается от древнего. Тогда как наши современные изобретения — кино, радио, Интернет — вовсе не физиологичны.
Ж.-К. К.: Вы совершенно справедливо подчеркиваете: у нас никогда еще не было такой потребности читать и писать, как сегодня. Невозможно пользоваться компьютером, если не умеешь писать и читать. Причем делать это сложнее, чем раньше, ибо мы ввели новые знаки, новые коды. Наш алфавит расширился. Научиться читать становится все труднее. Мы могли бы вернуться к устной традиции, если бы наши компьютеры напрямую считывали нашу речь. Но тут возникает другой вопрос: может ли человек хорошо выражать свои мысли, если он не умеет ни читать, ни писать?
У. Э.: Гомер несомненно ответил бы «да».
Ж.-К. К.: Но Гомер принадлежит устной традиции. Все свои знания он приобрел в рамках этой традиции — в ту эпоху, когда в Греции еще не было написано ни строчки. Можно ли в наше время представить себе писателя, диктующего свой роман без письменной фиксации и совершенно не знакомого с предшествующей литературой? Возможно, его произведение будет обладать очарованием наивности, нового открытия, чего-то небывалого. И все же мне кажется, ему будет недоставать того, что мы, за неимением лучшего слова, называем культурой. Рембо был удивительно одаренным молодым человеком, автором неподражаемых стихов. Но он не был, что называется, самоучкой. В шестнадцать лет он уже обладал добротной классической культурой и писал стихи на латыни.
<p>Нет ничего недолговечнее, чем долговременные носители информации</p>
