Не мечом единым

После совещания капитан Зубарев шел домой по сумеречной вечерней улице, на душе его было так же темно и мутно. Он был убежден: всю эту историю с Голубевым майор развел только из личной неприязни. «Хорошо бы получить назначение в другой полк, — подумал Зубарев. — Но с какой аттестацией я туда приеду? Колыбельников хорошей не даст! Пока на новом месте узнают да напишут другую, не меньше года пройдет. А срок выслуги до майора уже кончился. Да, не повезло мне с начальством…»

За этими невеселыми думами Зубарев не услышал, что кто–то догоняет его быстрым шагом. Оглянулся, когда подполковник Никишов — начальник политотдела дивизии — был совсем рядом. Зубарев четко отдал честь. Никишов поздоровался за руку.

— Что медленно шагаешь, служивый, устал? — весело спросил подполковник.

— Не то слово, — махнул рукой Зубарев.

— А что случилось? Неприятности?

Зубарев подумал: «Рассказать обо всем Никишову?» Но это будет похоже на жалобу. А жаловаться Зубарев не привык. Но и скрывать возникшей, на его взгляд, несправедливости тоже не хотел, тем более Никишов прямо спрашивал, что произошло.

— Не совсем понятное дело стряслось. Солдат один — Голубев — высокие оценки имеет по боевой и политической подготовке, а майор Колыбельников за него стружку с меня снимает, А что Голубев сделал? Песни пел под гитару! Так их вон сколько поет. Пели в свободное время, распорядок не нарушали.

Никишова насторожили слова Зубарева. Он сразу уловил: Зубарев что–то недоговаривает, что–то смягчает. Не желая задерживать и без того расстроенного капитана, подполковник сказал:

— Отдыхайте, завтра разберусь.

А сам позвонил в полк Колыбельникову, как только вошел в кабинет.

Телефонист несколько раз вызывал Колыбельникова, но трубку майор не поднимал.

— Их нет, — доложил он Никишову.

— Звоните домой.

Колыбельников, озабоченный срочным вызовом, пришел быстро.

— Что же это происходит? — строго спросил Никишов, как только майор закрыл за собой дверь. — В полку происшествие, а я ничего не знаю.

— Происшествия нет. Обычная работа. Я сейчас еще сам разбираюсь, и мне кое–что непонятно. Но если вас это интересует, докладываю.

Колыбельников рассказал о Голубеве, о проведенном совещании. Никишов некоторое время молчал. Он думал, неторопливо перекладывая с места на место ручку, коробку со скрепками, резинку.

— Да, дело неприятное, — наконец сказал он. — Происшествия нет. Да и в перечне донесений такого не значится. Так что официально вы правы. Но круги, как говорится, уже пошли. Разговоры есть. И поэтому надо было мне сообщить, ну хотя бы для того, чтобы посоветоваться.

— В этом я виноват, товарищ подполковник, — признался майор. — Не хотел вас обременять, у вас своих дел много.

— Это тоже мое дело.

— Конечно. Я позднее рассказал бы. А тут сам еще не все выяснил.

Никишов помедлил, соображая, как бы сказать поделикатнее, чтобы не ухудшить и без того уже недоброе отношение Колыбельникова к Зубареву.

— Намечается небольшая передвижка кадров. Какое у вас мнение о Зубареве? Мне кажется, Зубарев — деловой, исполнительный офицер. Разрядник по стрельбе, первый класс по вождению автомобиля. В общем, хороший офицер.

Колыбельников сначала обрадовался возможности избавиться от Зубарева. Нравится Никишову — ну и пусть забирает. Тем более что все, о чем он говорит, у Зубарева действительно есть. Однако, немного подумав, Иван Петрович упрекнул себя в малодушии: «Для себя облегчения ищу, а Зубарева не просто передвинут, видно, на повышение пойдет. Вот так: один избавился, другой похвалил — лишь бы забрали, а потом удивляемся, откуда плохие работники берутся».

— У Зубарева много достоинств, — решительно сказал Колыбельников. — Кроме одного, и самого главного, — он плохой политработник. В нашем деле нет степеней классности, политработник может быть только одного класса — самого высокого. Вот этого у Зубарева нет. Не наделен от природы таким даром! Он исполнителен, пунктуален, одним словом — службист!

— А разве плохо быть службистом? Вот вы не службист?

— Возможно, я тоже службист, только в ином плане, в работе — вся моя жизнь. Вот у людей хобби, говорят, бывает для отвлечения от службы. А у меня и хобби — книги, библиотека — та же, по сути дела, политработа.

— Вот видите, значит, быть службистом не так уж плохо, — настаивал Никишов.

— Мне кажется, у политработника это качество должно быть согрето большим душевным теплом, любовью к людям, страстной верой в наши идеалы и горячим желанием укрепить эту веру во всех, кто с ним соприкасается. В Зубареве я этого не вижу. Одним словом, не рожден он для политработы. И если уж зашел разговор о передвижке кадров, надо бы ему подыскать более подходящее место.

— Ну ладно. — Никишов строго посмотрел Колыбельникову в глаза и сказал так, как ведут уже не обычный разговор, а дают указания: — Вы с этим Голубевым дело не раздувайте. Песни поют не только у нас. Везде поют. Чего мы на себя будем собак вешать? Преждевременно шум поднимать не следует. Вместе подумаем, решим, что делать. Не надо было сразу на совещание выносить. Разговоры уже пошли.