Не хочу быть полководцем

— Для начала два десятка, — махнул рукой Годунов. — Для ума и столько хватит.

Ох, верно говорят: «Чтоб тебя не укрощали, не становись на дыбы». Спрашивается, кто меня тянул за язык хамить этому сопляку?!

— Не-эт!! — истошно завопил я, осознав, хоть и с запозданием, что совершил непростительную ошибку. — Я говорить хочу и все рассказать, а после твоего Кулемы уже не смогу. Кнут-то не убежит, и Кулема тоже, так что погоди малость.

— Кулема, — ласково окликнул Никита Данилович. — Ты и впрямь не убежишь, ежели мы погодим?

Тот задумался. Про кнут он понимал хорошо, но с юмором у детины было не очень.

— А зачем? — недоуменно спросил он.

— Значит, не убежит, — констатировал Никита Данилович. — Ну ежели интересное, то сказывай, Васятка Петров, да гляди, чтоб я не заскучал.

— Вы девочку спросите, — ляпнул я первое, что пришло в голову. — Ирина ведь видела, как я за ней заходил, чтоб спасти.

— Спасти… — задумчиво протянул Никита Данилович. — Об косяк с маху приложить, да так, что у бедняжки все из головы выскочило, — это ты спасти называешь? Ишь ты. Но сказываешь ты хорошо, мне по нраву, — тут же одобрил он, пояснив: — Мне ить самое главное было узнать, кто ж там, наверху, из вас похозяйничал да кто сабелькой вначале братца моего Дмитрия Ивановича срубил, а опосля того за Аксинью Васильевну принялся. — Все больше и больше распаляясь, он от волнения вскочил с места и склонился надо мной: — Или наоборот дело было? Да ты скажи, не таи, — ободрил он, — Ты ж ныне яко в докучной сказке про журавлика: «Нос вытащит — хвост увязит, хвост вытащит — нос увязит». Да и нет теперь уж тебе разницы, кого ты наперед резал, а кого опосля, потому как выдал ты себя ныне. Попался яко птица в кляпцы[8], так чего уж теперича.

«Кажется, где-то мне уже доводилось это слышать, — припомнил я. — Ну точно. От подьячего Митрошки. Только там вроде бы про ворону и вошь было».

Меж тем Годунов перевел дыхание и оглянулся на сына.

— Степка, — строго произнес Никита Данилович, властно указывая на выход.

— Батюшка, я поглядеть хочу, — заныл тот. — И потом ты сам мне обещалси вечор попробовать дать. Нешто забыл?

— Я что сказал?! — зло цыкнул отец на непослушное чадо. — Опосля опробуешь. — Дождавшись, пока его шаги стихнут, он вновь склонился ко мне: — А ждет тебя смертушка лютая и тяжкая, это я тебе говорю не как губной староста, а как двухродный братец[9] праведника, коего ты порешил, душегуб. Но ты не боись — ни ныне, ни завтра сдохнуть я тебе не дозволю. Ох как долго подыхать тебе предстоит. Седмицу, не мене, молить меня будешь, дабы я тебя смертушкой одарил, но я жаден до нее, а потому, пока ты здесь в кровавый кус мяса не оборотишься, дотоле и терзать стану. А как же иначе — по привету ответ, по заслуге почет. Сказано: «Как ручки сделают, так спинка износит». А еще заповедано всякого молодца по заслуге жаловать. У тебя оных заслуг вон сколь много, потому и жалованье я тебе платить долгонько стану. А опосля собакам скормлю, ежели они тебя, погань, жрать станут.

— Душегубцев надобно в Разбойную избу везти, в Москву, — возразил я.

— Я бы повез, но что тут поделаешь, коль ты хлипким оказался да сдох под пыткой. За такое упущение с меня спросу нет, — развел он руками. — Так что, поведаешь, кто первым из стариков под твою сабельку угодил, ай как?

— Поведаю, — кивнул я и начал рассказывать, как все было.

Уж на четвертой или пятой фразе Никита Данилович заскучал, а когда я дошел до рассказа о том, что хотел выбежать с Иринкой во двор, но увидел там бегающих татей и решил спрятать девочку в своей светелке, лениво позвал:

— Кулема.

— Да погоди ты с Кулемой! — возмутился я. — Ты лучше скажи, холоп мой Андрей, который тоже может подтвердить, кто я такой, тоже убит?

— Считай, что убит, — кивнул Никита Данилович. — Токмо не твой он. Не надо честных людишек в свой шатер заманивать.

— Ну хорошо, Иринка ничего не помнит, но Аксинья Васильевна-то… — неуверенно начал я.

Никита Данилович усмехнулся, недобро посмотрев на меня, и я тут же осекся. Получалось, что… Словом, плохо получалось. Хуже некуда. Или есть?

— Кулема, — вновь затянул старую песню Годунов.

— А грамотка? Там же было сказано про мальчика, а в конце добавлено, что остальное поведают на словах, — не сдавался я.

— Уже поведали, — сухо обмолвился Никита Данилович. — Ты и тут запоздал, тать. Давай-ка, Кулема, сразу на дыбу его.

Ага, стало быть, сбылась голубая мечта мазохиста. Ну здравствуй, родимая. Мы как, пока без детей обойдемся? А то няня из меня не очень. Вроде бы да. Ну правильно, он же сказал, что спешить не станет. Посмаковать гаду захотелось. И ведь ничего нельзя сделать. Ну вообще ничегошеньки. Кое-что мне этой ночью Петряй рассказал, но толку с этого. Умер он под утро. Еще и поэтому злится Годунов. Ушел один из его ворогов от лютых мук. Теперь мне за двоих отдуваться.

Вдруг меня осенило.