Не хочу быть полководцем

А потом к нам в окошко заглянула луна. На дворе как раз была оттепель, так что слюда от морозных узоров очистилась, вот лунный свет на те серьги и упал. Заиграли синие камушки, зарезвились. А потом он сместился к ее лицу, и я увидел зеленые, как у кошки, глаза.

«Ведьма!» – истошно закричал Хома Брут и стал торопливо креститься.

Я не кричал. Да и креститься тоже не начал. Правда, отпрянул от нее сразу – что было, то было, но страха почему-то не испытывал. Скорее уж иное – боль, опустошенность и глухую тоску. Но это поначалу, еще до того, как я велел ей уходить, заметив, что шутка у мадам ведьмы не получилась и вообще есть вещи, которые трогать не следует, иначе могу осерчать, причем не на шутку. Такой вот получился каламбур.

– А я и не шутила, – ответила Светозара. – Сокол мой ясный, я ж не ослепла – зрю, яко ты мечешься меж мной и ею, вот и решила подсобить. Думаешь, где я была?

– Где? – спросил я, уже чувствуя недоброе.

– Во Псков ездила, – простодушно пожала плечами ведьма. – Добралась до Бирючей, зашла в терем к князю…

– Прямо так и зашла, – недоверчиво хмыкнул я.

– А мне мой хозяин подсобил – у Андрея Тимофеевича о ту пору зубы разболелись, да с такой силой, что он чуть ли не на стену лез. Да и у боярыни спину заломило – разогнуться невмочь, так что сумела я им пригодиться, – усмехнулась Светозара. – А опосля уж, улучив час, рухнула в ноги княжне твоей да во всем и призналась.

Предчувствий уже не было, но осознание того, что произошла катастрофа, что все мои планы летят кувырком, причем далеко-далеко вниз, прямиком на острые камни, тоже не пришло, и я тупо спросил:

– И в чем же ты призналась?

– Дак во всем, – простодушно всплеснула руками ведьма. – И о том, что люб ты мне, и о том, что и ты меня любишь, и о ноченьке сладкой, и об объятиях жарких, и о поцелуях нежных…

– Что?! – вытаращил я глаза, задохнувшись от негодования. – Ты чего мелешь?! Подумаешь, разок переспали! Какие…

– Ну приврала малость, не без того, – хладнокровно перебила меня Светозара, невозмутимо передернув плечами. – Да оно и неважно. Ты лучше послухай, что она мне в ответ поведала. Мол, обиды на тебя не таит, отпускает с миром и счастьица нам желает, чтобы нам его всю жизнь черпать, да не вычерпать.

Я продолжал остолбенело сидеть, глядя на нее, а она как ни в чем не бывало продолжала:

– Помнишь то утречко наше? Я тогда сразу сказала, будто мы с ней схожи – что статью, что ликом, а уж про имечко и вовсе молчу. Потому и проведать тебя решилась, серьги ее надев, – ведаю, чьи они. Это батюшка княжны бабку Лушку ими одарил, а я перед уходом их и прихватила, яко плату.

Она все сильнее торопилась высказать то, что хотела, ошибочно полагая, будто я сижу как пришибленный, потому что продолжаю колебаться с выбором. На самом же деле я все больше и больше накалялся от накатывающей злости. Лютой. Нельзя так поступать с человеком. Доведись оказаться в моей шкуре самому добродушному и незлобивому – и то бы он не простил. Я же себя добродушным никогда не считал.

Когда я занес кулак, она даже не шелохнулась. Я шарахнул со всей мочи. А потом еще раз. И еще. У нее уже все лицо в крови, а я все молотил как проклятый и даже не чувствовал боли, хотя костяшки разбил с первого же удара. Бревна в стене – не бетон, но тоже, знаете ли…

А вы что подумали – ее я эдак? Плохо же вы меня знаете. Бить женщину у мужчины права нет. Какая бы она ни была, пусть даже ведьма. И гоголевский Хома был глубоко не прав, так что я его особо никогда и не жалел. Ну покатались на тебе, так что с того? Убыло? Тут вон куда как веселее.

А больнее всего оттого, что рассказанное княжне частично правда. То есть и обвинить мне особо некого. Светозару? А за что? Каждый борется за свое счастье как может. Вот и получается, что сам я вляпался, да еще с разбегу. Так что кровь на лице ведьмы была моя. С костяшек пальцев накапало, пока я по стене лупил. А ей я велел уходить и отвернулся в сторону. Боялся, что увижу и опять не сдержусь – стану молотить по бревнам второй рукой.

Светозара поняла все правильно. Она так и сказала, уходя:

– Лучше бы ты меня так-то. Хоть померла бы счастливой.

Ну и кого тут лупить?! Дура девка, как есть дура! А серьги я у нее отобрал. Тут уж не стеснялся. Снимал грубо, не церемонясь – чуть ли не вырвал из мочки уха. Но она даже не поморщилась, лишь глядела неотрывно. А потом, стоя у самой двери, точку поставила:

– Все равно моим будешь. Серьги украла и любовь украду.

Понятно, что Воротынскому я ничего этого не рассказывал, отделавшись кратким информационным сообщением.

– Крымчаков отобьем – сызнова к нему поеду, – твердо сказал князь. – На сей раз не увильнет.

– Может, мне к бабке Лушке съездить? – предложил я. – Так-то оно надежнее будет. Она серьги вмиг опознает.

– И я не слепой, – отозвался князь. – Чай, помню, что ты покупал. А к этой ведьме, конечно, надо бы прокатиться, да недосуг мне ныне. Пока дороги не развезло, надобно в вотчины свои съездить.

И был таков.