Не хочу быть королём

– Ты всю жизнь за меня решал, – срывается Мирон, так что голос слегка дрожит, аж от самого себя тошно за подобную слабость. Он все еще стоит, почти впиваясь пальцами в край стола, отчего костяшки белеют. Высокий, статный дед возвышается почти на целую голову, но Мирону уже плевать. Даже если дед ударит, чего никогда себе не позволял, но и Мирон никогда ему не перечил открыто. – Ты хоть раз поинтересовался, что мне нравится? Чем я люблю заниматься? Нет, конечно. Ведь ты всегда был на своем чертовом заводе. Со мной возилась бабушка, а потом ты и вовсе сослал меня в Бельгию, в интернат, где вместо того чтобы расти обычным пацаном и играть с мальчишками в футбол, я уже изучал основы бизнеса!

Мирон отталкивается от опоры, разворачиваясь к деду спиной. Глаза жгут предательские слезы, хоть в груди и клокочет злость. Но внутри будто плачет тот самый Мироша, у которого фактически отобрали детство в угоду дедовским планам.

– Мирон, сейчас же успокойся. Я не потерплю истерик, – повышая свой глубокий, совсем не подходящий пожилому человеку голос, произносит Леонид. Вот и его выдержка начинает трещать по швам.

– Ты и отца довел, буквально выгнав из семьи, потому что и он отказался от твоего «мясного трона», – на эмоциях выпаливает Мирон, вновь глядя на деда с укором во влажных глазах, уже почти не заботясь о последствиях своих слов.

Тема под именем Михаила Самохина в доме деда была под строгим запретом. Леонид фактически вычеркнул сына из собственной жизни, когда тот, от всего отказавшись, переехал в Европу вместе с женой, чтобы заниматься тем, что было ему по душе. Им даже пришлось оставить кроху Мирона на Самохиных-старших, так как содержать в неизвестных условиях ребенка было им пока не под силу. Уже после, когда Мирон три года как учился в Бельгии, родители разыскали его – ведь с дедом они разорвали фактически все контакты – и продолжали навещать до его возвращения на родину, а после и вовсе звали к себе, в городок где-то на юге Франции. Но Мирон сильно скучал не по ним, а по бабушке, которая фактически его воспитала. Зоя Самохина никогда не поощряла идею растить Мирона наследным принцем, но и открыто против воли мужа не шла. Зато о Мироше Зоя заботилась трепетно и с огромной любовью. Бабушкина смерть буквально разбила Мирона на крохи, и с потерей он долго не мог смириться.

– Не смей! – удар мощной ладони Леонида по деревянной столешнице эхом разлетается по кабинету, вынуждая Мирона вздрогнуть. – Не смей произносить имя этого предателя при мне!

Мирон замечает, как от участившегося дыхания расширяются ноздри деда. Он редко позволял себе крик, предпочитая холодный металл в голосе для подавления чьего-либо мнения, но сейчас Леонид, как и внук перед ним, теряет свой привычный облик, поддаваясь потоку эмоций.

– Я заботился о тебе с сопливого детства…

– Не ты! – перебивая деда, выкрикивает Мирон, в воздухе тыча в его крепкую фигуру пальцем. – Это бабушка меня растила, она была со мной, когда я болел или когда мне снились кошмары. Она занималась со мной тем, что мне нравилось. Потому что, в отличие от тебя, любила меня, а не готовила себе на замену.

Мирон шмыгает носом и утирает тыльной стороной ладони покатившиеся соленые слезы. Воспоминания о бабушке ржавой иголкой колют в сердце. Почему ее нет рядом, чтобы прижать Мирона к своей груди, чтобы обнять крепко-крепко и защитить, обещая, что страшные сны только вымысел. Но бабушки нет, а личный кошмар Мирона чрезмерно реален и стоит перед ним, постепенно краснея от гнева.

– Но ты и мой внук, ты Самохин! – гаркает дед, вновь бахая по столу. – И все, что у тебя сейчас есть, только благодаря моим успехам на заводе. Поэтому ты обязан учиться и идти по моим стопам!

– Тогда я лучше уйду, как это сделал папа, – в раздражении бросает Мирон без единого колебания и шагает к выходу.

– Сейчас же вернись, паршивец! – кричит вдогонку Леонид, наконец-таки выбираясь из-за стола, но Мирон уже исчезает за хлопнувшей дверью.

Практически вбежав в свою комнату, Мирон запирает замок, когда запоздалый испуг легкой дрожью прокатывается вдоль позвоночника. Шумно дыша ртом, так что пересыхает горло, Мирон плюхается на кровать и утыкается лицом в ладони. Щеки, все еще сырые от слез, горят огнем на контрасте с подозрительно холодной кожей рук. Мирона слегка трясет, а под ребрами бешено колотится сердце, ритмично отбивая пульсом по ушным перепонкам.

Надо что-то делать. Бежать, и как можно дальше отсюда.

Мыслить продуктивно максимально сложно, но Мирон не желает проводить в доме деда даже лишней минуты. Он шлепает себя по щекам, словно в попытке раззадорить и подбодрить, поднимается с постели и шагает к зеркальной двери платяного шкафа. Запоздало вспоминая, что чемодан хранится в кладовке прихожей, Мирон чертыхается себе под нос и тащит из-под кровати спортивную сумку. Наобум снимает с вешалок вещи, пихает внутрь, но одумавшись, вытряхивает все обратно. Нужно взять лишь необходимое.

На сборы уходит примерно пятнадцать минут. Деда не слышно.