Не измени себе

Борис задумался и не заметил, как остался за столом один. Вальцов, оживленно жестикулируя, танцевал с Софьей Галактионовной, танцевали и говорили о чем-то и другие. Ему стало совсем тоскливо. Он, придвинув к себе бутылку, хотел было налить еще водки, но вдруг словно со стороны увидел себя — стало противно и стыдно.

«Ну, чего раскис?!»

С досадой отодвинул от себя бутылку.

В ванной он опять сунул голову под холодный душ и чуть успокоился, возвратился в комнату, уселся на диван поближе к балкону. И тотчас услышал голос Софьи Галактионовны, разговаривающей на балконе с Вальцовым.

— Мне так жаль их обоих. Какая-то злая ирония судьбы — развести этих любящих друг друга людей.

Отвечал Вальцов:

— Столько лет прошло! Мы с вами и то вон как изменились…

— Да при чем здесь мы? Вечно вы сворачиваете разговор, Иван Федосеич, не в ту сторону… Вы присмотритесь к нему, на нем же лица нет, таращит на меня глаза да водку пьет. Случайно, скажете?

— А разве подвластны разуму чувства человеческие? Очень здесь зыбко… Легче все порвать. Хотя бы наш Дроздов — до сих пор влюблен, как мальчик, — против случившегося-то что предпримешь? Она, Женя, — мать. Так ведь?..

— Так, Иван Федосеич, так. Но не все же слову рассудка подвластно…

Вальцов и Софья Галактионовна надолго замолчали. Дроздов сидел ни жив ни мертв; он и уйти не мог, и слушать разговор было нестерпимо стыдно.

— Может, образуется? — послышался наконец голос Вальцова.

— Кто на это ответит, Иван Федосеич? Но бог мой! Как бы я хотела! У меня самой не было личного счастья… Как бы я хотела, чтобы хоть Женечка оказалась счастливей меня.

Они вышли с балкона, не заметив сидевшего за дверью Бориса.

Проводив глазами Вальцова и Софью Галактионовну, Борис некоторое время бездумно наблюдал, как они легко и ловко кружатся в вальсе, и вдруг его озарила внезапная мысль:

«А ведь они любят друг друга! Честное слово, любят! Вон как смотрит на нее Иван Федосеич… Да и она на него…»

Глава вторая Шагают по дорогам товарищи

1

Положение Павла Зыкова на заводе за последние годы стало еще более прочным. Как специалиста высокой квалификации, его, разумеется, на фронт не призвали. Завод эвакуировали в Ташкент. На уплотнение они попали в славный гостеприимный просторный дом старого узбекского врача Ташбулата Фаридова, проживавшего в нем с женой и своими малолетними внуками. Их дом — в старом городе — был уже ветхий, слова не стоил доброго, но поражал своими размерами и богатством сада. Виноград, абрикосы, персики, гранаты, не говоря уже о яблоках, грушах, вишне, черешне; и здесь же айва, инжир, алыча, какие-то необычной формы сливы. А границей усадьбы служили тутовые деревья, урожай с которых собрать было практически невозможно — ягоды созревали и осыпались на землю.

Дети, разлетевшиеся теперь по стране, когда-то провели на участок арык, выкопали водоем, не очень большой, но по условиям Ташкента достаточно глубокий и для купания, и для полива огорода. А поливать было что. Заботами добрейшей хозяйки Саодат-ханум в огороде росли редиска, лук, чеснок, морковь, огурцы, помидоры, укроп, разные бобы и кукуруза, картофель, свекла… Умели в этом доме выращивать и восхитительные среднеазиатские дыни… Круглый год сад утопал в цветах.

Зыковы попали к добрым и щедрым людям. К тому же и Павел, и его жена Валентина получали полноценные рабочие карточки. По такому же разряду обеспечивался и участник революционных событий Ташбулат Фаридов со своей престарелой женой. Так что бюджет двух семей почти не отличался от довоенного. Молоко им приносили в обмен на плоды огорода и сада.

Нет слов, Павел и Валентина работали на заводе так же напряженно, как и многие миллионы советских людей. Но попадая в свой «рай», быстро забывали о тяжелом труде. Саодат-ханум стояла на страже их здоровья, перед сном и перед уходом на работу заставляла выпивать по кружке парного молока.

О мальчике Зыковых и говорить было нечего. Ласки, внимания и соответственно калорий Толику (его с первого же дня перекрестили хозяева в Ташбулатика) доставалось, пожалуй, больше, чем родным внукам. А тот через несколько месяцев уже свободно болтал по-узбекски, почернел под жгучим солнцем и ничем не отличался от шустрых узбекских сверстников. И когда осенью пришла пора учиться Фазылу, старшему внуку Ташбулата и Саодат-ханум, Толя Зыков пошел вместе с ним в узбекскую школу. Павла, правда, к тому времени не было в Ташкенте. В этом «раю» прожил он недолго. В начале сорок второго пришлось возвратиться в Москву, налаживать производство в столице. Но когда Валентина пришла с известием, что завод возвращают в Москву и что скоро Толик поедет домой, тот решительно заявил: никуда из Ташкента он не уедет. Толик Зыков не мог себе представить жизни без Фазыла.

— А ты… ты уезжай, — объявил матери Ташбулат-младший и спрятал голову под мышкой обескураженной Саодат-ханум.

Смутился и старый Ташбулат — он тоже привязался к мальчонке. И кто придумал этот отъезд? Так славно всем жилось!