Не говори маме

— Меня не тронули. Рюкзак забрали.

Он кусает губы и о чем-то напряженно размышляет. Поле моего зрения наконец расширяется: поодаль стоят девчонки, не знаю, слышат ли они наш разговор, но мне бы этого не хотелось; двери колледжа то и дело открываются и закрываются; мимо проходят люди. Мы всем мешаем.

— Как выглядели, помнишь? — спрашивает Джон после минутного молчания.

— Да никак. Трое в черном. С Ильей была девушка, невысокая, и лицо… Я подумала, что ее избили.

— Сестрица его, ясно. Преля сегодня, кстати, не пришел и на сообщения не отвечает. А ты приходи. — Голос тускнеет, битое стекло похрустывает на зубах. — Завтра приходи. Он все вернет.

Доверять ему страшновато, но никогда больше не появляться на занятиях — тоже не вариант. Так почему бы не завтра?

— Преля — придурок конченый. Прости, но мне придется...

Мне придется убить тебя, ведь только так я буду знать точно, что между нами ничего и никогда уже не будет возможно[7].

***

— Мурашки от нее. Жутенькая.

— Обычная песня, чего ты? Пойдем, холодно стоять…

И мы пошли. Нас соединял проводок наушников — от шапки к шапке. Снег шел с нами — кажется, уже неделю не прекращался, и ветер сразу со всех сторон — влажный, хлесткий, совсем не зимний. На светофорах мы обнимались, наскоро грелись и бежали дальше. Нужно было успеть купить подарок общему другу, любителю комиксов: вечером мы были приглашены к нему на день рождения. И хотя время уже поджимало, это не мешало нам замирать у витрин магазинчиков на Мясницкой и рассматривать новогодний декор: всех этих оленей, заснеженных сов и обернутые мишурой подсвечники, — запрокидывать головы и любоваться опутанным гирляндами небом, находить губами губы, спрятанные под шарфом, — непреодолимое желание делать это снова и снова, я помню, мне казалось, что скоро все закончится. Я, конечно, не могла этого знать, но беспричинная тяжесть заставляла меня — и тебя, возможно, тоже — пытаться остановить время. И мы останавливали время, останавливая друг друга через каждые десять шагов.

В «Республику» мы так и не попали: я почувствовала, что ты долго смотришь куда-то поверх моего плеча, и оглянулась — напротив крыльца «Райффайзенбанка» стояли девочка лет десяти и женщина, может, ее мама, а может, и нет. Женщина опустила голову девочке на плечо, и та гладила ее варежкой по волосам; я не видела их лиц, но по вздрагивающим плечам поняла, что обе плачут. Для меня это было не больше, чем подсмотренным чужим горем, а для тебя, Март, чем это было для тебя?

— Мне нужно домой, — бросил ты и зашагал обратно к метро.

Не в съемную, а домой — от этого стало еще больнее. Вечером мы должны были веселиться и, скорее всего, поехали бы потом к тебе, но вместо этого ты послал к чертям совместные планы, потому что соскучился по маме.

Только сейчас я понимаю. Ты сам для себя раздвоился. В твоей жизни появилось другое настоящее. И тот ты, который снимал квартиру рядом со станцией метро «Сокол», собирался ехать к другу на день рождения и убивал бездомных, спасовал тогда перед тем тобой, который существовал только для твоей мамы. Даже не для меня — хоть я ничего и не знала, но уже стала частью твоего другого настоящего. Для мамы.

***

Мне нравится слушать подкасты. Я записала бы свой, но не могу понять, что такого особенного могу знать я, чего не знают другие. Будни кошки Маньки? Как поступить в областной колледж, если уже поступил в Высшую школу экономики?.. Наверняка многим было бы интересно послушать о жизни в Красном Коммунаре, но даже тут я не разобралась. Так что идея отложена до лучших времен: возможно, я еще стану экспертом по ремонту текущих кранов.

Если есть выбор, я скорее включу подкаст, чем прочитаю текст, но телефона нет, поэтому вечером я открываю статью, которую нашла уже давно и берегла на случай вроде этого — когда все настолько плохо, что сделать хуже не страшно. Таксист-маньяк из Хакасии пять лет насиловал и убивал девушек. Его задерживали и отпускали. Жертвам никто не верил. Он спалился на продаже золота, снятого с убитых. Женщина, которая жила с ним, отказывалась верить обвинению. Защищала его в соцсетях. Перестала общаться с отцом: тот поставил ее перед выбором — он или жених. Называла добрым и заботливым, потому что знала его только таким. А потом, уже после приговора, ей разрешили свидание, и там, глядя ему в глаза, она вдруг поняла, что все правда: он насильник и убийца. Но все равно не разлюбила — продолжала хранить его вещи, даже недопитую банку пива из холодильника не выкинула. Сказала: «Я его еще люблю. Очень сложно, потому что нет вот этой кнопочки: тебе сказали, что он сволочь, нажали кнопочку — и все отключилось. Но не отключается, понимаете?»

Да.

***