Не гореть!

Она и злилась, и хотелось ей плакать. И одновременно с этим Оля очень хорошо понимала причины, по которым Денис поступал так, как поступал. Это он не ее вычеркивал. Это он просто пытался найти себе применение. Сейчас, в новой жизни, на пороге которой оказался, выходило, что решить, куда двигаться дальше, важнее всего. Вот только ее рядом с ним нет. Он не видит ее рядом с собой. И это тоже ее вина.

Но как он мог ни слова ей не сказать? Почему? Она ведь звонила, пыталась поговорить. Разрушила свою стену, чтобы наткнуться на его!

Только теперь между ними еще и сотни километров расстояния. Если верить Гугл-картам, которые она открыла, едва села на свой стул — девять часов машиной. Или четырнадцать поездом с пересадками. Или семнадцать с лишком — прямым. Или сто двадцать часов пешком.

— Надёжкина, там еще по утреннему вызову журнал не дозаполнен, чего спишь? — проворчала Машка, то ли возомнившая теперь себя начальницей по принципу старшинства и устраивающая по этому поводу диктатуру, то ли вконец охреневшая.

Оля подняла голову от компьютера и, воззрившись на бывшую подружку, легко пожала плечами:

— Тебе показать, как это делается?

И с этими словами вскочила со стула и, не давая себе времени не то что усомниться, но даже и минутку подумать, снова двинулась из диспетчерской. На сей раз в кадровую службу, где за следующие пять минут произвела настоящий фурор.

Не меньший фурор был результатом ее деятельности и в кабинете полкана. А ведь и действий-то всего ничего. Один лист бумаги, придвинутый к нему по столу. И включенный режим «дурочка в розовом платьишке» — в голосе и выражении лица.

— Роман Васильевич, простите, что отвлекаю. Но очень ваша подпись нужна.

— Это еще что за графомания? — хмуро глянул тот в листок и вскинул обратно взгляд на Олю. — С чего вдруг?

— Надо! Срочно меняю место жительства, — звонко отозвалась она, не присаживаясь.

— И куда это ты собралась?

— Далеко. В Ворохту. Там красиво, говорят.

— И что ты забыла в той глуши? — хрюкнул Пирогов. — Любовь в заднице взыграла? К леснику? Или на депутата[1] запала?

— Не-а, — качнула головой Олька. — Я исключительно по велению сердца. А оно немного повыше задницы расположено. — Оля чуть подалась к полкану и, доверительно понизив голос, добавила: — Говорят, в глубинке быстрее карьеру сделаешь. Я ж женщина, тут меня никто двигать не будет, а в селе кадров не хватает.

— Так у меня тоже не хватает! Будешь отрабатывать две недели, как по закону положено.

— Ну Роман Васильевич! — принялась увещевать Надёжкина. — Нету у меня двух недель. Ехать надо. А Голубева… вы же сами знаете, — очень ценный сотрудник и многофункциональный… и сколько она все за меня тянула, пока у меня то больничный, то отпуск, то практика. Небось же, еще и жаловалась вам, что я ничего не делаю, да?

— Лучше плохой диспетчер, чем никакого, — включил начальника полкан. — Две недели!

— Значит, все-таки жаловалась, — хохотнула Олька. Причем скорее себе, чем Пирогову. — А без начальника отделения легко обходиться? Или это только диспетчеров отпускать тяжело?

— Ну ты не сравнивай! — Пирогов набычился, и на щеках появились красные пятна. — Чему вас там в ваших институтах учат, что ты нихрена не понимаешь? Начальник отделения под монастырь может всю часть подвести в секунду. Мне такого счастья не надо.

Оля только кивнула. Мучительно соображала, как избежать двух недель отработки, но сознавала, что фиг — полкан заупрямился. А сейчас она его еще и разозлила. Ну пусть.

— Заявление датировано сегодняшним числом, — сказала она. — Подписывайте, Роман Васильевич. Я ни дня дольше положенного не останусь.

— Это за все хорошее, да? — проворчал он. — То «возьмите меня», то «не останусь». Тоже мне, карьеристка…

Пирогов поставил закорюку на заявлении и вернул Оле. Та забрала бумагу. Удар по совести был очень точным. В конце концов, Пирожок ей ни разу ничего плохого не сделал. Но и она была не слепой. Правда ведь не слепой! Потому, уже совсем уходя из кабинета обернулась вдруг на пороге и почти отчаянно выпалила:

— А Басаргин, кстати, ничего не крутил с Ингой Валерьевной, даже если Машка и утверждает, что своими глазами видела.

— Как не крутил? — неожиданно позабыв о том, что он — начальник, а Олька — лишь мелкий диспетчер, спросил Роман Васильевич.

— Не крутил, — улыбнулась Надёжкина. — Ничего у него с ней не было. У него со мной было. Голубева все перепутала.

Пирогов булькнул что-то нечленораздельное. А Оля с чувством выполненного долга выскользнула за дверь.

Отсчет пошел. У нее четырнадцать дней, прежде чем наступит свобода. Четырнадцать дней на прощание. И четырнадцать дней для того, чтобы все здесь закончить — бог знает, когда еще доведется.