На партию со мной Ананиашвили немного запоздал. Он влетел, извинился, всем поулыбался и уселся за столик. На край столика положил кулек шоколадных конфеток. Маленьких, кругленьких, кажется, называются драже. Предложил угоститься мне и нескольким мальчишкам, державшим наш столик под наблюдением. Мы посопели, застеснялись.
Хотя Ананиашвили мальчишкам нравился больше, чем остальные взрослые участники турнира, все-таки ребята болели за сверстника и жаждали поражения взрослого. Про Ананиашвили говорили, что он известный технический редактор или же редактор технической литературы, словом, стоящий человек.
Ананиашвили играл черными. Он двигал фигуры быстро, решительно, как лихой джигит. Тогда входила в моду игра блиц. Я блиц любил без памяти и изрядно набил руку. Поэтому я тоже ходы делал в темпе, сохраняя при этом тупое выражение лица.
На доске возникло положение, где можно было провести стандартную комбинацию. Я пожертвовал слона, объявив шах. Ребята обступили столик. Ананиашвили принял жертву, последовали шахи, и черный король направился вперед, на погибель. И вот мат! Ананиашвили вдруг исчез, хотя было немыслимо, чтобы он мог уйти, не попрощавшись. Мы с ребятами стали разбирать сыгранную партию и попутно съели все драже, оставленные Ананиашвили при бегстве.
Заканчивал турнир я под своей фамилией. Инструктор узнал меня и вывел из подполья. Кроме нашего турнира, где я занял первое место, провели турнир посильнее. Состоялось почти торжественное закрытие обоих турниров. Мне вручили приз – шахматы. Потом провели общий блиц для участников турниров. Тут Ананиашвили мог заметить, что зря он в партии со мной делал ходы быстро. Потому что я в блиц-турнире занял тоже первое место и был награжден кулем испанских апельсинов. Я взял шахматную доску – коробку подмышку, в другую руку куль апельсинов и направился к выходу, мрачный от смущения и гордости. И тут я услышал, что Вадим Андреевич, победитель сильнейшего турнира, объясняет группке каких-то мужчин и женщин мое общественное положение: «Школу он бросил, все время играет в шахматы и живет с призов».
Мне показалось это крайне обидным. Жил я исключительно на средства родителей, что принято считать приличным. В школу я ходил, не прогуливая. Мне там нравилось. И имел хорошие отметки по всем предметам. Даже по литературе. Но вот не понял, что в словах Вадима Андреевича содержится гипербола и юмор. Он тогда был просто журналистом, а потом стал известным писателем.
Когда я выиграл у Ананиашвили, ребята ликовали, но я-то знал, что эту жертву слона изобрели еще тогда, когда и Ананиашвили, и вообще технических редакторов еще не было на свете.
В пяти километрах от старинного города Рославля, что в Смоленской области, а прежде губернии, расположилась между рекой Остер и покрытым щебенкой ухоженным шоссе деревня Козловка. Вокруг лес, в основном смешанный, густые орешники, грибные места…
Летом в Козловку на отдых наезжают семьи с детьми из Рославля, Москвы, Ленинграда. Не слишком много, но регулярно. Снимают комнаты с верандой, либо полдома, либо дом, если у хозяев есть другое летнее жилье. В тридцатых годах прошлого века я несколько раз жил в Козловке. Самодеятельно научился в Остре плавать и днями вел земноводный образ жизни. Про Остер говорили, что, хотя он и мелеет, но каждый год требует новых жертв – утопленников. Близ дома, где наша семья снимала пристанище, находилось два отличных места для купания и игр с мячом в воде. Там Остер разливался пошире. При одном был маленький мелкий заливчик. В нем плескалась мелюзга дошкольного возраста. Другое место отличалось глубиной, и здешние жители обозначали его словом вир. Нигде позже мне не пришлось слышать это слово. А в словаре Даля сказано: «ВИР м. запад. Омут и водоворот…»
К берегу вел спуск с пригорка. Вероятно, в далеком прошлом Остер был здесь очень широк. На небольшой песчаной террасе по пути к речке – криница, маленький родник. В чистой песчаной ямке накапливается и протекает студеная вода. Остановился я на этом потому, что вкус той воды запомнился на всю жизнь. (Быть может, из таких малых с виду черточек и складывается чувство родины.)