Не будите спящих демонов. Персонажи народных сказаний и герои реальной истории

В синтетическом языке, каким является праиндоевропейский, грамматические отношения выражаются словоизменением посредством флексий (в отличие от языка аналитического, например современного английского, где ту же задачу решают преимущественно служебные слова). Осмысленные фразы на синтетическом языке, как правило, не могут состоять из односложных слов, представляющих собой основы с нулевыми аффиксами. В праиндоевропейском едва ли не единственное исключение из этого правила – использование чистой основы глагола в качестве формы повелительного наклонения второго лица единственного числа[12]. (Отмеченная особенность отчасти сохранилась в нынешних индоевропейских языках; ср.: нем. legen «класть» – leg! «клади!», русск. «стоять» – «стой!» и т. п.). Что же касается существительных единственного числа, лишь часть их (согласно реконструкции Бекеса) получает нулевое окончание – в местном падеже, или локативе. (Так называется падеж со значением места; в русском языке он тоже есть, но о нём не говорят в школе, считая для простоты разновидностью предложного падежа; ср.: «в лесу» – местный падеж, «о лесе» – собственно предложный. В праиндоевропейском языке локатив образуется без предлогов; той же особенностью отличается латынь. Редкий пример беспредложного локатива в русском языке – слово «дома», с ударным «о».) Другая часть существительных, по Бекесу, имеет в местном падеже окончание ^*-i. По Семереньи, такое окончание получают в локативе все существительные единственного числа.

Названные ограничения сужают выбор возможных синтаксических конструкций фразы: вероятнее всего, это повелительное (побудительное) предложение с обращением к одному лицу.

Сразу же отпадает вариант с указательным местоимением: его основа на ^*so-, созвучная si, сохраняется только в именительном падеже, который в данной конструкции неприменим. Допустимые формы косвенных падежей образуются от иной основы: винительный – ^*tom, местный – ^*tosmi и т. д.

Оценим другой вариант, с корнем ^*se— «сеять». Вольное переложение рефрена, вероятно, многих удивит: «Сей-дей, рей-дей, Дана!» («дей» – повелительное наклонение старинного глагола «деять»). Особенно близко к оригиналу звучит последняя фраза по-украински (с привлечением диалектного глагола «рiяти», одно из возможных значений которого «роиться»): «Сiй-дiй, рiй-дiй, Дано!» (в украинском языке древнерусский звательный падеж сохранился). Для небожительницы, распоряжающейся водами и зависящим от них плодоношением, вполне уместный призыв. А парные глаголы в императиве не чужды славянской поэтике (ср. русск.: «пей-гуляй», «спи-усни» и т. п.). Это, пожалуй, самая «художественная» версия «перевода».

Более вероятным представляется следующий вариант – версия, так сказать, «философическая»: «Se deu, rei deu, Dane!» – «Себя твори, на бегу твори, Река!» Предполагается, что ^*rei («в беге, на бегу») – местный падеж отглагольного существительного, образованного от корня ^*rei- (учтено предсказуемое стяжение неслогового [j] в дифтонге ^*ei и слогового [i] в падежном окончании ^*-i с образованием долгого гласного [i]). ^*Dane – звательный падеж существительного с основой ^*Dan-, гипотетического имени девы-реки (ср. индоиранск. danu «река»). Действительно, река сама себя создаёт в движении: стоячая вода – уже не река, а болото.

После распада индоевропейской общности, подчиняясь фонетическим законам языка в разные периоды его развития (праславянский, славянский, древнерусский), архаичная молитвенная формула могла приобрести знакомое нам звучание. Со временем её первоначальное значение забылось. Имя речной девы утратило окончание звательного падежа и стало восприниматься как благозвучное, но труднообъяснимое слово. При этом свой сакральный характер высказывание сохранило, благодаря чему и переходило из песни в песню…

Конечно, любая из реконструкций рассматриваемого рефрена грешит натяжками: выделенные из непонятного выражения слова сопоставляются с корнями гипотетического праязыка, воссозданного лингвистами в различающихся (пусть и ненамного) вариантах на основе нескольких живых и мёртвых языков… В этом уравнении слишком много неизвестных, чтобы решить его однозначно.

Но при всех разночтениях есть в предложенных истолкованиях нечто общее: угадываемая в песенном рефрене интонация обращения к той, чьё имя называется неоднократно. Возможно, эта интонация, это имя, даже будучи не понятыми на уровне рассудка, задевают потаённые струны в подсознании человека, затрагивают глубинные пласты родовой памяти.