— Ты дашь мне адрес Никиты?
— Зачем?
— Я заберу Её.
— Вынесешь на плече, как в прошлый раз? Задолбаешься таскать.
— Ты дашь мне его адрес?
Теперь замолчала она.
— Алло!
— Нет у него адреса, — сказала она зло, — по гостишкам тусит. Он не местный, но при бабле.
— Хорошо, в какой он сейчас гостишке… Тусит?
— Блин, ну ты достал. Чего тебе неймётся, правда?
Он выдохнул, в сторону, так, чтобы она не слышала.
— Я тебя очень прошу, сказала "А", давай уже "Б"
— Есть один гестхаус, название не помню. За МКАДом у въезда в Ангелово по левой стороне. Он там один, не промахнёшься. Но лучше не едь. Давай лучше я приеду, а? Начни уже новую жизнь.
— Спасибо, — сказал он и отбился.
***
У кого-то жизнь — натянутый канат между двумя шаткими площадками, у кого-то — верёвка, кое-как брошенная запутанным клубком под ноги. У Него — праща, раскрученная, но не выпущенная, которая регулярно проходит через нижнюю точку, и всегда после этого взмывает вверх. У Неё тоже.
На обочине дороги у "гестхауса" "Энджел-мэншен", да, именно так, по-английски, но русскими буквами, — лежала тёмная куча, а может, бомж, а может алкашка, но для Него это было не в первый раз, Он знал, кто это. Она подняла на него разбитое лицо с заплывшим глазом и сказала: "Не вызывай полицию". Потом добавила: "И скорую" и уткнулась лбом в землю. Он кинулся в гостишку, но она была пустой. Все четыре номера. Ночной портье, перепуганный пенсионер, заикаясь, сказал, что все постояльцы съехали час назад. Он ничего не видел, ничего не знает и номера за ними ещё не проверял. А камеры? Камеры давно не работают. Никогда не работали, муляжи.
Ему потом долго было стыдно. Он был очень сильным и старался не бить тех, кто слабее, но в глазах портье было то, чего не говорил его рот, и Он схватил мужчину за шею и ударил носом об стойку. Портье остался вытирать кровь, но на обочине её было намного больше.
Она лежала на заднем сидении, свернувшись в клубок. Он вёл машину по ночным улицам, вёл осторожно, оттормаживаясь до десяти километров в час перед лежачими полицейскими, чтобы не беспокоить Её.
У Неё на животе есть маленькая ямка с завитком в окружении выгоревших до прозрачности волос. Он очень любит её целовать. Когда-то, чуть больше двадцати лет назад, эта ямка соединяла Её с мамой, которую Он никогда не видел. Тогда Она плавала в её животе, свернувшись так же, как сейчас. Так сворачиваются ежи и броненосцы. Так сворачиваются все, кто слаб и хочет спастись. Так свернулась сейчас на заднем сидении Она, будто и нет Его рядом: сильного, крепкого, не очень умного, но надёжного.
***
Праща медленно проходила нижнюю точку.
Он стоял с подносом, на нём — две чашки кофе и тарелка с бутербродами. Она лежала, отвернувшись к окну.
— Кофе будешь?
— Поставь на столик.
Он сел на край и положил руку на её бедро.
— Не смотри на меня, — сказала Она сквозь надутые губы.
— Не могу, — ответил Он. — Тебе плохо?
— А сам как думаешь?
— Чего тебе не хватает?
Она повернулась. Левый глаз заплыл, губы разбиты, на этот раз сильнее. К шраму на щеке добавится шрам от нижней губы до подбородка.
— Жизни, но ты всё равно не поймёшь.
— Я стараюсь, — спокойно сказал Он. Спокойно, потому что не хотел ни обид, ни скандалов. — Тебе нравится, когда тебя бьют? Ты хотела бы, чтобы я тебя бил?
— Бил? — Она посмотрела на него с презрением. — Ты не сможешь, у тебя не получится. Ты жалок в своей жалости.
— А он крут, когда избивает до полусмерти того, кто не может ответить?
Злость ушла, губы ослабли, глаза опустились вниз.
— Зачем ты со мной?
— Потому что не могу без тебя.
— Ты ведь жил раньше…
— Не надо было валяться у меня на дороге.
Она провела пальцами по Его плечу, вздувшемуся бицепсу. Она любила Его тело, но совершенно не понимала Его душу.
— Я тебя не знаю, и поэтому боюсь больше, чем Никиту, — тихо сказала Она.
— У тебя вся жизнь впереди, — ответил Он. — Сварить кофе?
Она кивнула, он коснулся шершавыми губами маленькой ямки с красивым завитком и ушёл на кухню.
***
Они не Боги, и у них есть имена. Просто зачем они вам? Да и много их, имён, никакого места не хватит. Пусть будут просто Он и Она, с большой буквы.