Не без вранья

Так тяжело мне не было никогда — я должно быть действительно чересчур вырос. Раньше, прогоняемый тобою, я верил во встречу. Теперь я чувствую, что меня совсем отодрали от жизни, что больше ничего и никогда не будет. Жизни без тебя нет.

…Я не грожу, я не вымогаю прощения… Я знаю, нет такого обещания, в которое ты бы поверила. Я знаю, нет такого способа видеть тебя, мириться, который не заставил бы тебя мучиться.

И все-таки я не в состоянии не писать, не просить тебя простить меня за все.

…Но если ты даже не ответишь, ты одна моя мысль, как любил я тебя семь лет назад, так люблю и сию секунду, что б ты ни захотела, что б ты ни велела, я сделаю сейчас же, сделаю с восторгом. Как ужасно расставаться, если знаешь, что любишь и в расставании сам виноват.

Я сижу в кафэ и реву, надо мной смеются продавщицы. Страшно думать, что вся моя жизнь дальше будет такою.

…Ответь, ради Христа, ответь…»

Ей, наверное, было в тягость читать это, наблюдать его полный крах. Торчащие наружу нервы — это всегда некрасиво.

Лиля в мемуарах немного путается и рассказывает нам, что расстаться было решение самого Маяковского, — чтобы проверить себя. Но «…Я не вымогаю прощения», «Я знаю, что мое приставание к тебе для тебя боль», «Я вижу, ты решила твердо» — это ее воля, при чем здесь он?

«Я сижу в кафэ и реву, надо мной смеются продавщицы. Страшно думать, что вся моя жизнь дальше будет такою… Ответь, ради Христа, ответь…» За что мужчина может так просить прощения? Не за измену, не за предательство, не за то, что не так выступил и пересказал берлинские рассказы Брика, так униженно можно просить прощения только за то, что прогнали без всякой вины…

Лиля ответила на отчаянное письмо — сжалилась и заменила разлуку навсегда разлукой на два месяца. В ответ Маяковский написал Лиле, что будет честно, «до мелочей», выполнять ее условия.

Условия были такие: Маяковский остается в своей рабочей комнате на Лубянке, совсем рядом с Водопьяным переулком, с Лилей, всего пятьсот метров. К Брикам не приходит, не видится с Лилей. Не ходит в гости, не играет в карты и встреч с Лилей не ищет!.. А Лиля за это посмотрит, как он будет себя вести, и пересмотрит свое решение расстаться с ним — если этот его добровольный арест даст результат. Какой результат? Маяковский должен подумать, как «изменить свой характер». Если он изменит свой характер, свое поведение, то ровно через два месяца они увидятся. Такие условия для Маяковского. Для Лили условий нет.

Маяковский покорно согласился на «добровольный арест». Неужели ему не обидно, неужели он ничего про нее и про себя не понимает? Его как надоедливого, слишком шумного ребенка оставляют в темноте отдохнуть — побудь один и подумай над своим поведением… Понимает, кажется, все, пишет Лиле: «…Я по мановению твоего пальчика сажусь дома реветь два месяца». Но ему не обидно, он уже давно сказал: «В любви обиды нет».

…А если бы Лиля знала, что вся ее последующая жизнь, и положение в обществе, и материальный достаток, и слава, и друзья, и деятельность, и занятие мужа, с которым она проживет полжизни, все это будет Маяковский? И место в истории, и место в Интернете — кликните на «Лиля Брик» и увидите: «Лиля Брик — муза Маяковского», как будто это ее профессия. Если бы она знала, что все будет Маяковский, она бы его прогнала? Сказала бы тогда небрежно, словно ей безразлично, вернется он к ней или нет, — иди, дружок, и подумай, как ты дошел до жизни такой… Обидно за него и хочется немного поставить ее на место. Но как ее поставишь на место, если она уже навсегда на своем месте…

А если бы Маяковский сказал: «Иди к черту, Лиля!» И хлопнул дверью! Или нет, лучше бы он притворился равнодушным, улыбаясь, тихо прикрыл за собой дверь и ушел, насмешливо думая: «Посмотрим, как ты теперь…».

Он бы не мог, но — если бы? Тогда Лиля испугалась бы, и побежала, и вернула. На самом деле она не собиралась ничего терять.

Но Маяковский не притворился равнодушным.

Маяковский Лиле:

Выбегу,
Тело в улицу брошу я.
Дикий,
Обезумлюсь,
отчаянием иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.

Маяковский просидел взаперти на Лубянке, под добровольным домашним арестом, два месяца. На самом деле он был не совсем взаперти, его «сидение» было условным — он участвовал в общественных мероприятиях, бывал в издательствах. И Брик навещал его почти ежедневно — они вместе готовили к выпуску первый номер журнала «ЛЕФ». Маяковский через Брика передавал Лиле письма, а Лиля в ответ передавала через Брика записочки. Но ведь это неважно — Маяковский был совершенно уверен, что он в камере одиночного заключения.

Маяковский Лиле, из писем за эти два месяца:

«Я сижу с нравственным удовольствием, но с все возрастающей физической мукой».

«Решенье мое ничем, ни дыханием не портить твою жизнь — главное. То, что тебе хоть месяц, хоть день без меня лучше, чем со мной, это удар хороший.