Навстречу звезде

Наблюдая за случайно сгорающими в языках пламени костра, сплетёнными в стремлении продолжить свой род насекомыми… За пробивающими все преграды ростками бледно-зелёной зелени, выросшей на чьём-то прахе… За жирной, потной бабой, облизывающей свои пальцы после очередной порции… Ты видишь лишь многочисленные оттенки яркого света жизни, играющего в многогранности нашего мира.

Всё, что ты видишь, становится эмоционально узким, ёмким, единым. Ты видишь царство и царствование жизни во всём. И это прекрасно всегда.

Обрести ощущение всепреемственности царства жизни можно, лишь зародив-подарив-создав новую жизнь».

Мне бы его восторги и видение. Я вижу вокруг один зловонный тлен. Может, он глупец, а может, мудрец, а может, всё дело в том, что он принимает перед своими выступлениями. Как вечно весёлый Патрик со своими ежедневными пробами новых веществ, стимулирующих сознание.

Сменил радиоканал на новостной. В новостях, как всегда, где-то на юге ликвидировали повстанцев, борющихся за независимость и желающих вернуться к заветам предков. Где-то на севере шли демонстрации. Там требовали введения инноваций и внедрения новых технологий во все сферы жизни и, главное, в правительство. Реорганизации на всех фронтах. Так и получается. Где-то тянут в будущее, где-то в прошлое, а в итоге всё стоим в настоящем. И видим хорошую жизнь либо впереди, либо позади, но не здесь.

Время из-за нехватки сна тянулось невероятно долго. Время. Бесформенное бесконечное для самого себя, но конечное для всего остального.

В газете с криминальной сводкой как всегда море крови политики и горя. Душераздирающие истории конца времени для многих людей. Отец вёз сына от бабушки в день его рождения. Дома уже накрыт праздничный стол, развешаны украшения, приглашены гости. И на полпути время у отца с сыном кончилось в искорёженной машине. А через несколько часов, за минуты до прихода гостей, оно кончилось и для оповещённой патрульными матери. Кончилось привязанной к крюку люстры бельевой верёвкой. Когда читаешь такое, хочется, чтобы время можно было повернуть вспять, но нельзя съесть салат, а потом его приготовить.

День, наконец, закончился, и надо было плестись домой, в страхе ожидая новый кошмар.

Разобравшись с домашними делами и набив желудок консервированными радостями низшего класса, я как обычно повалился на кровать. Под бубнение новостного канала я быстро уснул, замотавшись в одеяло как в кокон. Во сне я слышал монотонный голос, грубо скрежещущий на каком-то языке одну и ту же фразу. Как только я его услышал, моя грудная клетка начала сдавливаться, будто одеяло душило меня. Лёгкие горели. Меня словно топили в пламени костра. Голос становился всё громче, а дышать было всё больней. Теряя сознание во сне, от боли я очнулся на своей кровати, вздрогнув, и замотанный в одеяло упал на пол, больно ударившись виском.

День четвертый, 22 августа

Утром полностью отдался во власть выработанному годами алгоритму действий, некоему автопилоту. В голове гудело от бессонницы и синяка на виске. Понял, что уже на улице и направляюсь в первый круг ада, под землю, только по бодрящим каплям холодного дождя, врезающимся в лицо. На работе упал в кресло и, обняв себя руками, на мгновение уснул. Но тут же разбудил настойчивый стук в окошечко. Какой-то небритый высокий мужчина в полицейской форме требовал продать ему журнал об истории искусств. Тоже мне, искусствовед. Видимо, интересуется фресками пыток Помаранчо или кого-нибудь ещё, для выбивания признаний с особым изыском.

По радио еле слышно шли дебаты. Я прибавил громкость, чтоб хоть немного разогнать сон. В эфире была историко-политическая передача о теориях расцвета, падения и исчезновения цивилизаций. В частности, о событиях не так давно минувших. О Инферсинии. Я читал ряд статей в журналах о тех землях и событиях, которые превратили многие государства в пепел, а земли – в пустыни.

Эти проклятые человечеством земли находятся южнее 35-й широты и простираются до самого южного океана. Сложно даже представить, каким образом там могло выжить хоть одно существо. Но неоднократно я слышал о целых семьях, приходящих оттуда и молящих об убежище в «живых» землях. Говорили, что кожа этих беженцев лохмотьями висела на открытых участках тела, в местах, где она уже отпала, оставались белые пятна. И кожа этих людей была похожа на коричнево-белый камуфляж.