Навстречу ветрам

Еще не родился такой человек, который бы осмелился поднять руку на пана Данека! — гордо ответил офицер. — Но если бы даже…

Погодите, — перебил его Костусь. — Вы знаете полковника Любомирского? Плохо знаете? Тогда выслушайте, и вы кое-что поймете. Я действительно был другом Антека и его сестры Марии с самого детства. Мы вместе расклеивали листовки, вместе подвергались опасности. Я всегда боялся, но отлично мог скрывать свой страх; никто не мог бы заподозрить меня в трусости. Говорят, вы очень храбрый человек, поручик, и не дорожите жизнью. А я никогда не был храбрым и всегда дорожил жизнью. Но больше всего я боялся, что меня могут побить. Меня били всего один раз, били мальчишки, за то что я однажды стащил бутерброд. Разбили нос, чуть не поломали ребра. Мать отходила меня, но с тех пор… Это трудно рассказать, И все же я с Антеком и его сестрой участвовал в опасной работе. С величайшей гордостью я думал о том, что я, Костусь Дзвольский, революционер. Я знал, чем это грозит, но мне всегда казалось, что меня невозможно поймать. И вот однажды… Это было не так давно. Наш партизанский отряд бродил вот в этих самых лесах, и отсюда меня как-то послали в Варшаву, чтобы связаться с одним человеком. Варшава… Я знаю ее, как свой дом. Каждую улочку, каждый проулок. Ни один шпик полковника Любомирского не знает город так, как я. И все же меня выследили. Взяли меня в тот момент, когда я уже уходил из Варшавы. Взяли утром, и через два часа я был у полковника Любомирского. Матка бозка, до самой смерти я не забуду того, что увидел у полковника! Людей, подозреваемых в связях с партизанами, по одному приводили в камеру и допрашивали у меня на глазах. Как допрашивали? Я видел, как один старик внезапно начал смеяться и подпрыгивать на одной ноге: сошел с ума. Рабочий, не выдержав пытки, отшвырнул от себя палача, рванулся и… головой об каменную стену. Им ломали кости, жгли их тело… А меня не трогали. Потом всех увели, полковник сказал: «Очередь дошла до вас, пан Дзвольский». Меня бросили на пол, кто-то раскаленным прутом полоснул по спине. Вот, смотрите… Один раз… Я крикнул: «Не надо! Я не могу!» И полковник сказал: «Он не может. Не надо…»

Костусь умолк, без разрешения налил в стакан коньяку, выпил и, не сказав больше ни слова, вышел из палатки. Пан Данек посмотрел ему вслед. Плечи у Дзвольского были опущены, голова упала на грудь.

3

На рассвете поручику доложили: часовой, охранявший привязанного к столбу партизана, убит, партизан исчез. У поручика трещала голова от ночной попойки. Он проклинал лес и болото, исчезнувшего партизана и убитого часового. Приказав готовиться к переправе по гати, он сам пошел отыскивать Дзвольского. Костусь, бледный, с красными от бессонной ночи глазами, сидел под деревом, опершись спиной о толстый ствол. Казалось, он не видел ни подходившего к нему офицера, ни пробегавших мимо карателей, спешивших к переправе с автоматами в руках и мешками за плечами. Его блуждающий взгляд ни на чем не останавливался. Костусь словно оцепенел. На коленях у него лежал пистолет. Дзвольский бездумно поглаживал его рукой, что-то шептал: может быть, молился, может быть, кого-то проклинал. Поручик остановился в двух шагах от Дзвольского и долго стоял молча, наблюдая за ним. Потом так же молча повернулся и ушел…

Основная группа карателей уже вплотную приблизилась к узкому рукаву болота, который они загатили еще вчера. Человек семь залегли с автоматами метрах в трехстах, прикрывая переправу от возможного нападения с тыла. Эта охрана выставлена была скорее для формы, чем по необходимости: поручик был уверен, что Антек давно уже на той стороне и если не удирает сейчас со всех ног в горы, то окапывается где-нибудь поблизости, готовясь к бою. Высланные накануне разведчики подтвердили догадку поручика: в поисках исчезнувшего партизана они обшарили почти каждый куст на расстоянии двух-трех километров и не нашли никаких следов. Было ясно, что на этой стороне никого из партизан не осталось.

К поручику подошел ксендз, сказал:

Начнем, сын мой. И да поможет нам пан Езус.

Пан Данек посмотрел на худые руки ксендза, в которых тот держал четки, и спросил:

А ваше оружие, отец?

Не беспокойся, сын мой, — ответил ксендз. — Святая церковь не возбраняет слугам своим истреблять врагов огнем и мечом. — Он приподнял сутану, вытащил из кармана пистолет и засунул его за пояс. Потом, взглянул на офицера и добавил: — А стреляю я не хуже любого из твоих солдат, сын мой.

Поручик первым ступил на зыбкий мост из поваленных деревьев и веток. Пройдя несколько шагов, он махнул рукой:

За мной!