Навстречу солнцу

Наша Вторая Тихоокеанская эскадра была уничтожена. Десятки тысяч раненых моряков, подобранных победителями, ожидали днями и ночами врачей, совершенно обессиленных изнуряющим стоянием над месивом из костей, из плоти, из крови… Ужас! Я не просто не высыпалась, я галлюцинировалась сном, думала только о сне, но когда падала на циновку сон не приходил…

Получалось, что выбирались мы «домой», к Мирои–тян, не чаще раза в неделю. И только там я засыпала каким–то дёрганным, не дающим успокоиться, сном–обмороком…

И однажды я поняла, что заболеваю…

То ли это была тропическая лихорадка, то ли какое–то: неизвестное моим врачам нервное наваждение… Говорили: «ходит» эпидемия «тропического туберкулёза», возбудители которого проникают в организм через ранки на коже. А ноги мои были сплошной раной: от непрерывного стояния на непрерывных операциях они у меня затекали и мне затягивали их портянками до колен, и обливали кипящей настойкой какой–то местной травы… Кожа лопалась… Словом, вот он путь инфекции…

Так, или иначе, я заболела.

Двигаться не могла. Лежала тихо, очень чётко ощущая всё, что видела и слышала. Мирои и две её служанки ухаживали за мною, как за ребёнком. — А ты и есть ребёнок, — смеялись. — Тебе лет–то всего ничего и такое приходится видеть… И переживать…

Со мною почти не говорили — чтобы не беспокоить. Отпаивали какими–то декохтами из корешков и травок — разваривали, остужали и поили микроскопическими дозами через каждые полтора–два часа. Но пришло время выздоравливать. И вот тогда они меня и разговорили. Им же хотелось знать: кто я, зачем на войне, и, вообще, с какой стати ввязалась в вовсе не женское дело?

Я, конечно, попыталась всё им объяснить. И надо было тому случиться, вспомнила совершенно случайно, что в моём роду я не первая, кто бросился спасать раненых. В 1899 году дядька мой, врач, отправился на Англо—Бурскую войну в Южную Африку. И там погиб. А за 54 года до того родной брат моего деда инженер Симер Шиппер, старпом командира фрегата Военно–морских Королевских сил Голландии, пришел в Нагасаки на помощь охваченному эпидемией чумы городу. Сделал для японцев всё, что было в его силах. И, сам заболев, умер… Таково семейное предание. И, если мне не изменяет память, похоронили его не в океане, как моряка, а в самом городе, потому, что на этом настояли благодарные его жители…

Когда я поднялась, и мне разрешили ходить, — ноги–то, раны–то на ногах ещё не зажили, — неожиданно явились… премьер–министр Японии Таро Кацура в сопровождении мэра Нагасаки Иосуе Норимото. За чаем они поблагодарили меня за труд в операционных Киото и здесь, в лазарете монастыря и храма Хошинджи, опекаемого самим Императором, «дядю которого Сейно Тенно вы заставили выжить и стать на ноги»'. Так же, как и мои добрые хозяйка и её служанки, и они расспрашивали меня о моей семье, вспоминать о которой «на ходу» мне не хотелось. Потом предложили пройтись немного по Нагасаки. Я с радостью согласилась, так как «пройтись» предполагалось в открытом автомобиле… Где уж они меня возили — не знаю: я же в Нагасаки только работала и времени, тем более сил, у меня для знакомства с городом не было. А тут ещё и автомобиль!

Представляешь, — они привезли меня на Инаса — на интернациональное кладбище. И там, в голландском его секторе, подвели к гранитной плите–надгробию. Не веря своим глазам, я прочла на камне: «Могила № 27. Симер Шиппер. Инженер–капитан корвета «Геде». Август 11 1855 года.»;…

Мне кажется, — только японцы могли сделать мне такой подарок Памяти.

Казалось бы, «какой–то» двоюродный дед; времени прошло, слава Богу, полстолетия. И место — «по другую сторону» Земли… Но я расплакалась…

Самое удивительное: взволнованы были и мои провожатые!

Домой, в резиденцию Мирои–тян, возвратились мы после растянувшегося за полночь ужина, очень дружеского, будто с друзьями из далёкого детства. А встретила нас не сама: хозяйка, а её дядя — тот самый адмирал. Был он не «по–японски» высок. Не по годам строен. Красив. Серебрённые сединою виски. Серебряная бородка. Светлые, цвета морской воды, глаза. Повседневный мундир без каких бы то ни было регалий сидел на его атлетической фигуре, и вправду говорят, «будто отлитый». Словом, эдакий морской волк — сердцеед. Только веяло от этого человека вовсе не моряцким пижонством, а волей. Железной волей. И затаённая грусть пряталась в крупных, за гильотинными веками, тоже не очень японских глазах. Я даже пожалела его, океанского скитальца.

В это время Таро Кацура представил адмирала: Хейхациро Того. Имя его я как–то пропустила мимо ушей — все же рядом были и сам премьер страны, и мэр огромного города; и фамилия адмирала меня… не насторожила, что ли… Уж очень по–домашнему, по–родственному встретил он меня, и обнял. Да и с племянницей своею обращался, как с самым близким и дорогим существом. Кроме того, — я вспомнила, — как сама Мирои–тян отзывалась о своём дядюшке, в сущности, вырастившим и воспитавшим её с четырёх лет, как… саму меня вырастила и воспитала твоя прабабка…