Навсегда в твоих объятиях (Навеки-навсегда)

А еще задолго до того боярин Александр нарушил другой обычай, наняв для Зинаиды самых уважаемых, как русских, так и иностранных, учителей. И тогда все, кто оплакивал отсутствие у него потомства мужского пола, впервые поразились тому рвению, с которым он решил придать своей единственной дочери статус, подобающий законному наследнику. Потом, после того как лет пять назад умерла мать девочки, Александр стал привлекать Зинаиду к своим дипломатическим делам и встречам с иностранными сановниками, наделяя ее значительными полномочиями в этой области, что, естественно, требовало ее участия в многочисленных поездках за границу[1]. Будучи дочерью англичанки, Зинаида общалась на этом языке так же свободно, как и на русском. К тому же, с успехом овладев французским, она без труда писала дипломатические письма на любом из трех языков. Ни один сын не справился бы с этой работой лучше ее.

Но вот сегодня, как любому из царских холопов, ей приходилось по первому требованию государя ехать в Москву. Все это было ей глубоко противно.

Зинаида устало облокотилась о подушку в углу экипажа и дрожащей рукой прижала ко лбу влажный платочек, пытаясь подавить новый приступ дурноты, вызванный, без сомнения, невыносимой качкой этого пыточного орудия, в котором ей приходилось так долго трястись. Яростные подпрыгивания и раскачивания экипажа не утихали, даже если возница старательно огибал самые глубокие ямы и высокие ухабы. Звяканье колокольчиков на упряжи немного смягчало топот копыт и громыхание экипажа, но Зинаида понимала, что пульсирующая боль в висках утихнет, лишь, когда эта безумная скачка прекратится. Казалось, даже предвечернее солнце нарочно вознамерилось наказать ее за опрометчивость, направляя свои жгучие лучи прямо в окошко экипажа и заставляя Зинаиду крепко зажмуриваться, пока экипаж снова не въедет в прохладу кружевной тени, отбрасываемой раскидистыми деревьями. Когда же она отваживалась снова открыть глаза, то пятнистый красный туман скрывал от нее все, что происходило внутри экипажа, включая и лица двух других его пассажиров.

— Неужто устали, боярышня? — насмешливо улыбаясь, осведомился Иван Воронской.

Зинаида несколько раз моргнула, пытаясь сосредоточить взгляд на человеке, который, не спрашивая ее согласия, навязался ей в провожатые и в некотором роде временным защитником. Видимо, судьбе было угодно посмеяться над Зинаидой, вверив ее жизнь в руки незнакомого человека, в котором она с первого взгляда увидела то ли польского подсыла, то ли недобитого фанатика Сигизмундовых иезуитов. Речи этого самозваного священника и грамотея все сильнее подтверждали справедливость ее догадок, и Зинаида насторожилась.

— Мне жарко, и я совсем грязная, — раздраженно вздыхая, пожаловалась она. — Эта безумная скачка окончательно меня вымотала. Мы даже лошадей-то меняли на каждой яме, чтобы не загнать. А сами за три дня так и не отдохнули ни разу. Как же тут не устать?

Сидевшая рядом с ней Эли Маккабе беспокойно пошевелилась, безмолвно подтверждая слова своей госпожи. И действительно, престарелая служанка казалась сейчас куда старше своих шестидесяти двух лет. Впрочем, Зинаида понимала, что и сама выглядит не лучшим образом.

— Княгиня Анна мешкать не велела, — строго сообщил Зинаиде их провожатый. — И чтобы уважить ее, а также волю его царского величества, нам должно повиноваться.

В раздражении от его безупречной логики, Зинаида быстро провела тонкими пальцами по своему пышному рукаву и тут же сморщила прекрасный прямой нос, потому что целое облако пыли моментально поднялось с поверхности ткани. В свое время она заказала это темно-зеленое, с черными полосками, дорожное платье во Франции по весьма сходной цене. Даже надеясь обнаружить в княгине Анне большую терпимость к иноземным фасонам, чем успел продемонстрировать Иван Воронской, Зинаида уже сомневалась, что после столь изнурительного путешествия ее платье будет хоть на что-то похоже.

Подняв глаза на своего попутчика, она увидела, что тот снова насмешливо ухмыляется. Но, в конце концов, ее это не удивляло. Едва разместившись на противоположном сиденье экипажа, сухопарый Иван Воронской принялся то и дело бросать на Зинаиду и ирландку самые недовольные и критические взгляды. Вот и сейчас, исполненный благочестия, он смотрел, вытянув в их сторону длинный тонкий нос, а у Зинаиды складывалось впечатление, что он считает их обеих круглыми дурами.

— Не соблаговолите ли назвать причины, кои вынуждают нас путешествовать именно таким образом, сударь? — заговорила Зинаида. — Ведь если бы мы выезжали с вечера, как предлагал майор Некрасов, то миновали бы самую жару и, возможно, наглотались бы меньше пыли.

Темные глаза Ивана вмиг сделались холодными:

— Ночь принадлежит дьяволу, сударыня. Барышням следует сидеть дома, когда по земле бродят злые духи.

Зинаида закатила глаза, моля небеса послать ей еще хоть немного сил, чтобы вынести этого самовлюбленного типа. Видно, ему и в голову не приходило, что им и так приходится терпеть настоящие адские муки.