Навсегда(Роман)

Он пообедал в последний раз, и все опять смотрели на него, как на именинника, даже в канцелярии, где выдавали какие-то справки, которые он, не читая, сунул в карман. Он получил свое выстиранное белье, куртку и брюки и, надев корявые твердые башмаки вместо мягких туфель, вдруг почувствовал себя совсем несчастным, слабым и одиноким.

— Наделал я вам хлопот! — прощаясь у выхода, сказал он подкрахмаленной сестре Лиле.

— Это наша работа, — сказала сестра. — Никаких хлопот не было. Будьте здоровы, Станкус!

— Ну все-таки, знаете! Работа одна, а делать можно по-разному. Спасибо. Будьте и вы здоровы.

— Я всегда здорова, — сказала, усмехнувшись, сестра.

Он был благодарен больше всего за то, что она не сразу захлопнула дверь. Сейчас это было бы ему ужасно обидно. Через несколько секунд, когда он обернулся, чтоб помахать ей рукой, она еще стояла в дверях. У нее было много неглубоких чистеньких морщинок на бледной, суховатой коже лица. Крупный нос и длинный овал лица. И манера всегда держаться прямо, особенно в минуты усталости на ночных дежурствах, Оглядываясь на нее в последний раз, он подумал, что в платье и шляпке она выглядела бы, может быть, очень некрасивой, но в этой белой накрахмаленной форме солдата милосердия красивей женщины он не мог себе представить…

Не спеша он добрался до своей квартиры. Старая ведьма-хозяйка выпучила на него глаза, но все-таки в дом впустила. Койка Ляонаса застелена была новым одеялом. «Ишь ты, обзаводиться хозяйством стал!» — подумал Станкус и с размаху повалился навзничь на свою постель. Немного погодя сковырнул с ног, каблук о каблук, незашнурованные ботинки, и они со стуком грохнулись на пол.

Полежав еще немного, он с досадой обнаружил, что чувствует себя после прогулки нисколько не хуже, а, может быть, даже и лучше. От этого еще досаднее стало на душе. Потому что все обидное и тяжелое делалось сразу гораздо менее обидным, раз он, оказывается, здоров. А в эту минуту ему как раз хотелось, чтоб все было как можно обиднее. Такое уж было настроение.

В этом приятном состоянии духа его застал вернувшийся с работы Ляонас.

Он вошел, от самых дверей улыбаясь, обрадованно потряс Станкусу руку и уселся у него в ногах, на краешке кровати.

— Одеяло купил? А? — Станкус, скосив глаза, подмигнул на соседнюю кровать.

Ляонас, радуясь и как будто стесняясь, еще Шире улыбнулся и, плотно зажмурив глаза, точно по секрету, кивнул.

— Ну, как теперь твое здоровье? Хорошо?

— Ничего. Как раз достаточно хорошо для предстоящего путешествия.

— Неужели ты обязательно решил ехать? Жалко! — сказал Ляонас.

— Что поделаешь! Такая у меня прихоть — и все! Чертовская привычка. Смена впечатлений, понимаешь ли! Красивые виды, яркие встречи и тому подобное.

— Понимаю, — недоуменно и уныло поддакнул Ляонас, — да я-то привык, знаешь, вместе…

— Привык?.. Ты хороший парень, и проститься нам надо как полагается. Сбегай на угол в лавчонку. Я ставлю. Вот, возьми.

Ляонас нерешительно покосился на деньги, нехотя взял и вышел, зажав их в кулаке.

Деньги, которые Станкус дал на водку, были у него из последних, да и сразу после болезни пить, наверное, нехорошо. Но это-то и подхлестывало Станкуса. Пускай! Пускай и денег не будет, и пить вредно, пускай!

Ляонас пил по-деревенски, полным стаканом, как воду, без отвращения и без малейшей питейной лихости: кряканья, пристукивания и приговаривания.

Станкус, наоборот, как-то особенно опрокинул в горло стакан, точно в ведро выплеснул, и весь передернулся от смешанного чувства отвращения и удовольствия.

Водка горячей струйкой побежала-побежала по телу, дошла до сердца, и Ляонас вздохнул. Потом она и до языка добралась, и он заговорил:

— Не будет уж у меня такого хорошего товарища и… который все понимает… и который все видел. — Он опять глубоко вздохнул. — И посочувствует который…

— Ты молодой, и ты прилично устроен теперь, обойдешься и без моих советов.

— Обойтись можно, а хорошего друга не скоро найдешь, — тщательнее обычного выговаривая слова, объявил Ляонас. Он опять вздохнул и начал потихоньку уныло покачивать головой, определенно собираясь опять долбить все про то же самое, но Станкусу не терпелось поговорить самому.

— Плохо мое дело, парень, — сказал Станкус. — Старость подходит. Что? Ты думаешь, старость — это когда спина горбится? Чушь! Старость — это когда человек начинает думать и раздумывать и вдруг он чувствует, что в нем уже нет настоящей злости, чтоб драться со всеми и каждым за свой кусок. Вот тогда ему и приходит капут, хотя бы и сила у него осталась, как у меня. Понимаешь?

Ляонас кивнул с таким сочувствием, что кудрявые волосы его метнулись на лоб.

— Понимаю же!

— Ничего не понимаешь… но слушай и отвечай. Кто работает на моем месте… у старого хрена Жукаускаса, в мастерских?

— Кто работает? — постарался вспомнить Ляонас. — A-а… с усиками такой, он из Паневежиса приехал… как зовут, не знаю, а вот с усиками такими…