Навсегда(Роман)

— Не выношу я бабьих нежностей, — сказала Юлия в нерешительности, сурово глядя прямо в лицо Аляны. — Да уж…

Она грубовато притянула к себе Аляну и жестко, крепко поцеловала в лоб.

Казенас уже шагал впереди, показывая дорогу. Аляна чуть не бегом догнала его, обернулась, помахала Юлии.

Немного погодя старик шумно потянул носом.

— Копченой грудинкой попахивает. Старуха дала?.. Довольно приличная она старуха, эта Юлия!..

Они шли без дороги больше часа, иногда останавливаясь, чтобы прислушаться. Потом Казенас строго сказал:

— Теперь ступай мне в след. Куда я ступлю, туда и ты. Если я быстро перескакиваю, ты тоже не задерживайся; если спокойно иду, и ты не торопись. Смотри только под ноги. Оступишься — тут не вытащишь.

Он шел впереди, то перескакивая с одной чавкающей кочки на другую, то ступая необыкновенно осторожно, то вдруг круто сворачивая в обход какой-нибудь невинной полянки, которую, казалось, можно было легко перебежать вприпрыжку.

Иногда он совсем исчезал из глаз, и только где-то впереди Аляны шуршали кусты и покачивались тонкие веточки.

Наконец они выбрались на маленькую полянку, со всех сторон закрытую кустарником.

Около косматого шалашика дотлевал костер. Двое незнакомых парней с любопытством смотрели на Аляну. Потом она услышала у себя за спиной сдавленный смешок и, оглянувшись, увидела Ляонаса. Он стоял, склонив голову чуть набок, и улыбался, точно любовался необыкновенно приятным зрелищем.

— Приказано передать тебе привет от товарища комиссара!

Щеки у него были впалые, лицо как-то потемнело, и выглядел он лет на десять старше, чем раньше. И все-таки это был все тот же Ляонас, с его доверчивой улыбкой и длинными белыми ресницами.

— Какой комиссар? — торопливо спросила Аляна.

— Наш! Ну, товарищ Йонас, твой хороший знакомый.

— Жив?

Ляонас многозначительно присвистнул:

— Спроси у немцев. Уж они-то в этом не сомневаются. Сам жив, да и им дает жизни! Вот будет рад, когда мы с тобой вернемся. Знаешь, дай-ка я тебя поцелую, уж больно и сам-то я рад!

Привычным движением сдвинув на сторону автомат, висевший у него на груди, он левой рукой осторожно обнял Аляну и сочно чмокнул в щеку.

Глава тридцать четвертая

На другой день старый лесничий привел из города на болотный островок еще трех молодых парней, уходивших в партизанский отряд, и одного пожилого человека из городской подпольной организации, заочно приговоренного к повешению.

В сумерках он провел всю партию через болота на твердую землю, распрощался и пошел обратно. Поручение было выполнено, опасность миновала, и теперь им снова овладели неотвязные мысли о погибшем сыне.

Как хорошо, если бы и Пятрас вместе с другими, вот так же, ушел сейчас в большие леса, в настоящий боевой отряд. А какой великолепный вышел бы из него проводник! Ведь болота Пятрас знал не хуже отца…

К вечеру на старика напала такая тоска, что он и думать не мог о возвращении в свою одинокую сторожку и отправился на квартиру, где раньше жил его сын, а теперь осталась жена… нет, даже выговорить трудно: вдова Пятраса!

Лампа с большим колпаком, окаймленным бисерной бахромой, бросала круглое пятно света на стол, застланный клетчатой скатертью. Казенас, насупившись, сосредоточенно обводил цветные клеточки мундштуком своей потухшей трубки.

За дверью чуть слышно, сонно захныкал ребенок и замолчал. Да, мало еще горя Магдяле, теперь вот ребятенок родился, подрастает без отца. Попросить бы показать ради вежливости, да еще, того гляди, и сам расстроишься и ее расстроишь!

Он отлично знал, когда шел сюда, что не очень-то умелый из него получится утешитель убитой горем женщины. Перед тем как постучать в дверь, он долго стоял в нерешительности, морщась и даже кряхтя вслух, заранее представлял себе рыдающую, с растрепанными волосами и безумными глазами Магдяле…

И вот он снова в этой столовой, у стола под лампой. В тени поблескивают разноцветные стеклышки буфета, а перед ним, спокойно сложив руки на скатерти, сидит Магдяле.

Казенас ткнул в воздух пальцем по направлению к закрытой двери в спальню:

— Ну, как эта… маленькая-то?.. Ничего?

— Люне? Ничего, спасибо.

Казенас помолчал еще минуту в нерешительности, боясь начинать разговор. Кто его знает, может быть, она посидит-посидит вот так, да вдруг как вскрикнет, как начнет рвать на себе волосы! Он тщательно обвел трубкой еще четыре клеточки на клеенке. Потом исподлобья, осторожно и внимательно покосился на Магдяле. Нет, никак не похоже, чтобы она вдруг вскочила и заголосила… Кажется, можно говорить.

— Чего не наслушаешься! — как-то фальшиво, по-старушечьи вздыхая, начал Казенас. — Всяких небылиц… Уж время такое!

— Ну? — спокойно, даже без любопытства оборвала его Магдяле. Она как-то умела оборвать — не самый разговор, конечно, а всякие присказки и фальшивые вздохи, — и потому Казенас, собиравшийся начать очень издалека, решил, что лучше уж говорить прямо.

— Ну, тут речь об одной девчонке. Она, конечно, не литовка, эта самая девчонка… Что? Нет, и не русская, что нет, то нет, врать не стану.

— Еврейская девочка, значит? — спросила Магдяле.