Навсегда, до конца

А любовь... Наверное, была она, ведь не силком просватали, выгоды от брака ни тот ни другой по своим характерам искать не могли, да и какую выгоду ждать от супруга-подпольщика, без крыши над головой, постоянно в опасности, вечно под угрозой ареста. И семейная жизнь профессиональных революционеров не могла быть спокойной, благоустроенной, тихой, неразлучной, они оба это понимали, конечно. Значит, любовь была, не что иное...

И если в книге этой «любовная линия» отсутствует, то лишь потому, что опять же, рассказывая о герое не придуманном, а реально существовавшем, я не считаю себя вправе здесь более, чем в остальном, придумывать, присочинять, заниматься домыслами и предположениями в самом интимном, в том, чего вообще не следует выносить напоказ.

Любовь, вероятно, была, но после судьба сложилась так, что Андрей Сергеевич и Мария Константиновна расстались. Наверняка им обоим было трудно и больно. Они сумели сохранить взаимные дружбу и уважение. Мария Константиновна и фамилию Бубнова носила, и встречалась с Андреем Сергеевичем и по делам, и по-дружески, и вот это, мне думается, важно...

Итак, в Туруханский край. В кандалах.

В пути освободила их Февральская революция.

Идет 1917 год.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава первая

1

Про Сухановых присяжные остряки сначала выражались так: «ни бе ни ме». Потом кто-то, кажется Александра Михайловна Коллонтай, пустила в ход другое: «и бе и ме». И это было точнее: муж, Николай Николаевич Суханов-Гиммер, юношей ходил в толстовцах, потом ударился в эсеры, после заделался активным меньшевиком, ему частенько и крепко доставалось от Ленина. А жена, Галина Константиновна Флаксерман, была убежденной большевичкой, пользовалась в партии неограниченным доверием, тот факт, что была замужем за Сухановым, никого не смущал: Николай Николаевич был борец честный, взглядов своих не скрывал, но и в охранное отделение тоже не помчался бы ни при какой погоде. Но и у властей всяких, и царских, и теперешних, «временных», Суханов числился вполне благонадежным, и его «профессорская» квартира, по-старопетербургски уютная и удобная во всех отношениях, имела черный ход и, расположенная на Аптекарском острове, в местах окраинных, сделалась для Центрального Комитета большевиков пристанищем и надежным, и приятным: поили вкусным чаем с печеньями и вареньями, предлагали, пока собирались участники заседания, просмотреть книги, альбомы, притом всегда интересные, печатной дряни не держали.

Рассыльная из Петроградского комитета — ее Бубнов почему-то заприметил еще на VI съезде, она там и пол подметала, и бумаги разносила, и бутерброды готовила, — тоненькая барышня, вся восторг и благоговение, дочка Сергея Ивановича Гусева-Драбкина, Лиза, пояснили Бубнову, заметив, как он приглядывается к юному созданию (приглядывался потому, что думал о сыне, о Германе, который жил с Марией Константиновной в Москве) — вот эта самая Лиза и пришла к нему. «Товарищ Андрей, вас просил товарищ Андрей...» Совсем запуталась, бедняга, в конспирации. Но в общем понятно: у Якова Свердлова партийная кличка Андрей... А просил товарищ Андрей, чтобы Бубнов прибыл на Карповку к Сухановым по важнейшему делу и без опоздания сегодня, десятого октября, к пяти пополудни... Все это Лиза выпалил единым духом, посматривала на Бубнова восторженными глазами: еще бы, какие дела ей доверяют, разговаривает с членом ЦК! Интересно, а сколько же годков ей? Спросить? Еще обидится, — женщина, как ни говори. Но спросил, оказалось — шестнадцать скоро. М‑да, солидный возраст. Но, прибавила Лиза, она член партии. Вот оно как, партийный товарищ, значит. Бубнов протянул руку.

На Карповку он явился в пору, не слишком рано и без опоздания, — педантичность Бубнова стала притчей во языцех. Не доходя до квартиры Сухановых, привычно сделал круг переулками, проходными дворами — не привести бы за собой «хвоста». «У меня это в кровь въелось, — говаривал он, — куда бы ни заходил, сперва обязательно покружу — как собака, прежде чем улечься...»

Отворила горничная, на вешалке — несколько пальто. Под вешалкой, у хрупкого столика, за стаканом знаменитого сухановского чая расположился давний знакомый — Рахья, у него Бубнов спросил, все ли собрались. Эйно Абрамович помотал головой отрицательно, из него слова не вытянешь, сколько анекдотов про молчаливость финнов сложено, а этот — из финнов финн.

По ковру методично и почти неслышно прохаживался Сталин, молча пожал руку, затем поздоровался с Троцким, Урицким, Свердловым, Дзержинским, Ломовым, раскланялся с Александрой Михайловной Коллонтай, издали кивнул Сокольников. Оставался еще один, совершенно Бубнову неизвестный.