Наваждение Люмаса

К двенадцати из техотдела так никто и не пришел, а мне уже очень хотелось есть. Если бы удалось раздобыть булочку, я бы приготовила себе шоколадный сэндвич (бывали в моей жизни обеды и похуже), но я даже не знала, открыта ли вообще столовая. Я попыталась загрузить сайт университета, чтобы выйти во внутреннюю сеть и посмотреть, какие из ресторанов и кафетериев работают, но вместо главной страницы на экране высветилась лишь надпись «Error 404». Немудрено, что никто сегодня не пришел. Если кто и заходил с утра на сайт проверить, что делается в университете, наверняка не нашел в этом послании ничего обнадеживающего. Я вздохнула. Даже шоколад без ничего стал бы не самым плохим обедом в моей жизни — если разобраться, это вообще обед для гурманов, — но все-таки неплохо было бы сдобрить его хлебом, а булочки в столовой стоят всего десять пенсов. Я написала записку и прикрепила ее к двери. Вернусь через пять минут. Главное, чтобы техник не пришел без меня и тут же не ушел обратно.

Здание Рассела, как и здание Стивенсона в западной части кампуса, построенное в форме киберцветка с четырьмя лепестками, внутри разделяется несколькими переходами. Я не часто сюда заглядываю, потому что студенты все как один говорят, что оно точь-в-точь такое же, как корпус Рассела, только «наизнанку», и у меня от этих их слов просто голова кружится — еще бы, мне и одного Рассела хватает с лихвой! Правда, по-настоящему заблудиться в нем я способна только в начале учебного года, когда вокруг полно новых студентов и все выглядят потерянными — такое ощущение, будто бестолковщина просачивается из каждой головы и заражает всех вокруг.

Я вышла из здания английского отделения через боковой выход и, пройдя по крытой галерее, оказалась у одной из боковых дверей корпуса Рассела. Поднялась на несколько ступенек, потом спустилась и наконец оказалась в начале длинного белого коридора с затоптанным плиточным полом и белеными стенами. Когда вокруг студенты, это место кажется почти нормальным, но сейчас оно напоминало медицинское крыло заброшенной космической станции 60-х годов — как я ее себе представляю. В одной из комнат здесь хранят сломанную университетскую мебель. От гулкого звука собственных шагов я вдруг впервые явственно ощутила, что, возможно, во всем здании и в самом деле нет никого, кроме меня.

На первый взгляд столы в кафе расставлены хаотично, но стоит подняться в профессорский зал и посмотреть оттуда вниз, понимаешь, что они, словно стрелки, указывают на собор, который виднеется в раме высоких окон в дальнем конце зала. Здесь, наверху, вдруг начинаешь улавливать скрытый смысл всего сооружения — становишься частью единой картины и понимаешь, что на идеально ровной линии, соединяющей тебя с собором, в действительности ничего нет.

Ты — в темноте, а собор — в прямоугольнике света. Я однажды была в той захламленной комнате — искала там слайд, который забыла в аудитории после семинара, библиотекарша меня бы четвертовала, не верни я его. Вместе со своим слайдом («Бегун» Витторио Короны) я нашла в коробке еще один — с изображением обложки к «Иллюзии конца» Бодрийяра. По дороге в столовую я поднесла его к глазам перед единственным встретившимся источником света — окном в дальнем конце зала — и тогда-то поняла, в чем тут дело. Слайд был весь расплавлен, но картинка сохранилась идеально четкой. И лишь когда я попыталась разобрать детали, меня осенило, что сквозь слайд я смотрю на собор, и два изображения слились у меня перед глазами в одно. Я влюбилась в этот слайд — забрала его к себе в кабинет и все пыталась придумать, как бы украсить стену его проекцией. Но устроить это мне так и не удалось, и теперь я не знаю, где он. Только Бодрийяра с тех пор стала читать больше.

В этот день столы стояли как обычно, но ни графинов с водой на них, ни посетителей за ними не наблюдалось — столовая, как я и опасалась, не работала. Можно было пойти куда-нибудь еще, но тащиться ради одной булочки в другое здание показалось мне глупым, так что я вернулась к себе и съела две плитки шоколада без хлеба. Затем выпила кофе, выкурила сигарету и уселась дожидаться техника. Я старательно гнала от себя мысль о том, что, возможно, в последний раз наслаждаюсь кабинетом в одиночестве, но это давалось нелегко. Наверное, теперь мне больше не разговаривать здесь самой с собой, не курить в окно и не устраиваться поспать под вторым столом. А что, если этим новым людям захочется открыть жалюзи под другим углом? Или еще вздумают принести сюда цветы в горшках… Лучше обо всем этом не думать.