Наваждение и благородство

Слезы не унимались, отчаяние тоже. Мысли в голове путались. Сколько времени это продолжалось, девушка не знала. Наконец она села на кровати, попыталась успокоиться и мыслить без эмоций и разумно, насколько это было возможно в данной ситуации.

Генрих сказал, что барон не гневается. Значит, их подлый план удался. И Генрих прав – Рубикон перейден. Уже ничего не изменить. Надо доиграть до конца. Главное – это выдержать.

А потом она найдет способ загладить свой ужасный поступок перед бароном. Ну а Генриха она будет презирать и ненавидеть всю жизнь. До мести она не опустится, нет, это ниже ее достоинства. А деньги этого гада возьмет – хоть какая-то компенсация за ее позор и унижение.

Екатерина пошла в ванную комнату. Девушка посмотрела в зеркало и ужаснулась – веки опухли от слез, лицо было бледно и покрылось красными пятнами. Ее всю трясло. Волосы растрепались и торчали в разные стороны. Она походила на кикимору или бабу-ягу.

Но внешний вид сейчас меньше всего волновал девушку. Ей хотелось спрятаться от окружающего мира, а это было невозможно. Надо было двигаться дальше, хочет она того или нет, ведь жизнь продолжалась.

Екатерина наполнила ванну горячей водой и налила успокоительный настой из трав. В помещении терпко запахло жасмином и гвоздикой. Затем щедро насыпала порошка, который когда-то готовила сама для придания сил и свежести и легла в ванну, чтобы согреться и набраться сил.

Слезы непроизвольно продолжали бежать по щекам. Каждый раз, когда девушка начинала жалеть себя, она снова начинала плакать тихо и безутешно. Минуло много времени, вода в ванне остыла, но Екатерина пришла в себя и хоть немного успокоилась.

На душе у девушки было по-прежнему скверно. Она не могла без отвращения думать о Генрихе. Но и себя она не переставала винить, ведь ее никто силой не принуждал соглашаться. Она прекрасно отдавала себе отчет, что это неправильно.

Конечно, девушка не могла предположить, что все так обернется. Но не трудно было догадаться, что что-то может пойти не так. А теперь поздно искать себе оправданий, время вспять не повернешь…

Екатерина оделась и начала приводить себя в порядок. Глаза красные, как у вампира, с этим ничего поделать нельзя. Пятна на щеках почти прошли – помог освежающий настой, но необыкновенная бледность заливала лицо.

Вполне можно списать это на беременность. На беременность! Какой же он все-таки мерзавец! Девушка снова начала злиться на Генриха и его аферу. И снова захотелось его ударить. Как он сильно схватил ее за руку! На запястье остался синяк – как браслет. Грубиян, посмевший угрожать ей! Мало она его укусила. Девушка никак не могла унять свою бессильную злость, переходившую в отчаяние.

Она причесалась, немного припудрила лицо… Это не улучшило ее душевное состояние, но вид она приобрела аккуратный и можно было показаться людям, не рискуя их напугать.

Близился вечер. Екатерина села у окна и стала ждать Генриха. Она не будет выходить из комнаты, пусть тот сам придет за ней – это нужно, прежде всего, ему.

Девушка не ошиблась, через некоторое время в дверь тихонько постучали. Она молча отворила. На пороге стоял Генрих.

Их взгляды встретились. Он не отвел глаз, но смотрел отчужденно, она – с нескрываемой ненавистью.

Генрих пропустил девушку вперед, и они молча пошли по длинному полутемному коридору в кабинет Александра Львовича. Екатерина радовалась, что Генрих молчит – любое его слово или даже попытка извиниться немедленно вызвали бы у нее прилив гнева и бурю эмоций. Наверняка она бы разрыдалась перед этим негодяем, а ей не хотелось выглядеть слабой и беспомощной.

Генрих открыл дверь кабинета, вошел первым и за ним, с опущенной головой, появилась девушка. Она думала только об одном – как снова не заплакать.

Барон стоял у окна. Он тепло смотрел на Екатерину, но она не смела поднять на него глаза.

– Дитя мое, не бойся, подойди, – голос Александра Львовича звучал негромко и приветливо.

У Екатерины подкашивались ноги и слезы снова навернулись на глаза. Она подошла, и барон поцеловал ее в лоб. От этого ей стало еще хуже, и она почувствовала себя последней дрянью. Слезы невольно потекли по ее бледным щекам.

Сейчас она себя ненавидела даже больше, чем Генриха. Барон достал платок и по-отечески вытер ее щеки.

– Ну, ну, ну… Полно… Все не так плохо. Присядь, Катенька. Можно, я буду тебя так называть? – старый барон говорил очень ласково.

Она молча кивнула. Слезы не останавливались и капали ей на платье, оставляя мокрые круги, подобно каплям дождя. Барон опять заботливо промокнул ей слезы и отдал платок. Она скомкала его в руке и судорожно вздохнула, вздрогнув всем телом. Александр Львович погладил ее по плечу: