Наваждение

— Ах да, теперь вспомнила. — Она стряхнула пепел себе на грязную тарелку. — Точно, это же тот пылесос, который называется «Я люблю Люси»!

— «Тэнк клинер» 1952 года, — поправил он. Его раздражало, когда она давала его пылесосам дурацкие прозвища.

— Забыла тебе сказать, что как раз на прошлой неделе я смотрела у Энджи ту самую серию. Бедная Люси, она повсюду таскала с собой этот пылесос, шланг висел у нее на шее, и никто не хотел его у нее покупать. Она, сдается мне, тогда понятия не имела, сколько эта штука будет стоить через пятьдесят лет.

— Надеюсь, ты ничего не стала говорить об этом Энджи? — спросил он.

— О чем?

— О том, сколько он теперь стоит.

Энджи держала маникюрный салон, оказывавший на дому услуги проституткам и мамашам, жившим на пособие, все приятели которых, видимо, отсидели свой срок в тюрьме в Кингстоне.

— Нет, конечно, — ответила Нэнси, наморщив лоб. — Зачем мне было ей об этом говорить? Значит, ты решил продать его этому малому?

— Я еще ничего не решил.

Рон смотрел, как она убирает со стола. Когда они впервые встретились, Нэнси на одной только левой руке могла разнести шесть тарелок. Но где-то с год назад у нее что-то неладное стало твориться с правой ногой — постоянно мучили какие-то судороги, и теперь, конечно, по шесть тарелок зараз ей уже не осилить. Все сестры Нэнси (а их у нее была уйма, и большинство жили в Тимминсе[9]), видимо, тоже страдали судорогами, но Нэнси какое-то время баловалась сильнодействующими наркотиками, а один из ее старых приятелей как-то двинул ей с такой силой, что она отключилась, и Рон считал, что у нее после этого не все в порядке с нервной системой. К счастью, на работе шеф на нее не жаловался, потому что с клиентами она всегда была весела и дружелюбна. Такой подход к клиентам еще никому вреда не приносил. Нэнси была одного с Роном возраста — ей исполнилось тридцать семь лет, — но издали вполне можно было дать семнадцать.

— Я тебе говорила, что Фрэнк переделывает меню? — спросила она. — Помнишь? Чтоб сделать его привлекательнее для детей.

Мысли Рона были целиком поглощены той девочкой — Рэчел. Сердце билось так гулко и надсадно, что, казалось, ему жали ребра.

— Спущусь-ка я вниз, проверю «вестингауз», — сказал он, вставая.

— Тогда я пошла в ванную, — произнесла Нэнси с чуть заметной застенчивой улыбкой, которая показалась ему неуместной и даже в чем-то похотливой, поскольку Нэнси не имела ничего общего с тем чистым и нежным образом, что он пытался удержать в памяти.

Дом у него был двухэтажный. На первом этаже со стороны фасада располагалась мастерская, за которой находилась кухня, а на втором — гостиная, спальни и ванная. В подвале, в закрытом помещении под гаражом, он хранил свои коллекционные пылесосы.

Проходя через мастерскую, Рон почувствовал неодолимое желание тут же сесть в фургончик и поехать на улицу, где стояла школа Рэчел, хоть прекрасно понимал, что увидеть ее там был один шанс из тысячи. Голова его кружилась, все тело покрылось потом. На грани паники он открыл дверь в подвал и тяжело затопал по ступеням, роясь в кармане в поисках ключа.

Все его пылесосы были в идеальном состоянии: хромированные части отполированы, моторы и щетки как новые, и даже пылесборники настоящие. Но именно «вестингауз» с корпусом, напоминающим дирижабль, был ему особенно дорог.

Склонившись над ним, Рон с горечью подумал о том, что, может быть, ему придется расстаться со своим сокровищем.

Ну нет, подумал он спустя некоторое время, продать его он просто не может. Дела шли ни шатко ни валко, особенно в том, что касалось домашней техники — цены на работу и запчасти так подскочили, что проще было покупать новые телевизоры, видеомагнитофоны и лазерные проигрыватели. Но он как-нибудь перекрутится. К продаже «вестингауза тэнк клинера» нужно морально подготовиться, а пока он не находил в себе сил смириться с этой потерей.

Поднявшись наверх, он взял бутылку виски «Сигрэм», к которой не притрагивался, наверное, лет пять. Она была наполовину полна. Рон плеснул себе двойную порцию. Если чем-то надо жертвовать, так уж лучше этим. Наверху в ванной Нэнси напевала «Желтую птичку»[10]. Он уже слышал, как она наигрывала эту мелодию на банджо (мать оставила ей в наследство свой старый инструмент), но в его присутствии она пела так тихо, что звуки банджо заглушали голос.