Наваждение

Пока Вольфрам с Анисимовым осматривались, сестра покойного, похожая на рыночную торговку бойкая тетка сосредоточенно обводила взглядом засаленные стены, потолок, наверняка обсчитывая стоимость ремонта и сопоставляя его с возможной стоимостью самой квартиры. Подобревший взгляд ее свидетельствовал о том, что дебет с кредитом по совокупности давали значительный плюс.

— Если бы я знала, до чего он бабкину хату доведет, подселила бы к нему кого-нибудь, чтобы следили за порядком. Ну, куда это годится, а? — посетовала она. — Я мамке сколько раз талдычила, надо было Кольку насильно женить в свое время! Уж при жене-то, наверное, приличным бы человеком жил.

— Не, Колька бы никогда не поддался жениться! — Анисимов качнул головой. До сих пор шеф очень натурально изображал бывшего собрата Кулагина по альма-матер. — Уж он такой был!

Но добродушие тетки, после того как она попыталась убить пыльной книжкой попавшегося ей на глаза рыжего усача и только раскокала стакан, вновь сменилось недоверчивостью:

— Так вы с ним, значит, в институте вместе учились? — она напряженно посмотрела на Анисимова.

Этот вопрос тетка задавала уже пятый раз.

Настроенный на ее психоэмоциональный фон «либерализатор» в кармане Вольфрама тихонько завибрировал. Он нащупал регулятор и осторожно добавил уровень.

— А Николай-то наш, какой молодец был! Такую светлую голову потеряли!.. — на глаза ее накатили слезы, она вытерла их платочком. — Как жаль, что он вас не дождался! Вот бы он обрадовался старому другу. Добрый он был. Да что я говорю, вы же сами знаете…

Она будто таявшая Снегурочка, и казалось, что двое невесть откуда свалившихся гостя — самые желанные люди на земле.

— А вы когда последний раз у него были? — спросил Вольфрам.

— Да с неделю назад, наверное, заглядывала. Только он меня даже за порог не пустил. Дерганый какой-то был и уставший. — Она вновь заплакала.

«Как бы не переборщить», — подумал Вольфрам, продолжая держать пальцы на регуляторе, но мощность убавлять пока не стал.

— Так, говорите, он практически ни с кем не общался?

Тетка кивнула.

Сквозь завалы Вольфрам добрался, наконец, до окна. Его внимание привлекла тарелка, стоявшая на полу за стопкой книг, рядом с которой почему-то оставался не занятым приличный участок пола. Возле тарелки лежала сложенная квадратом в несколько частей грязная штора. Вторая такая же штора висела на крючках, закрывая только половину окна. Вольфрам наклонился, рассматривая содержимое тарелки. Похоже, что это когда-то было молоко, скисшее и превратившееся в простоквашу.

Он дал знак шефу. Анисимов, балансируя руками и осторожно перешагивая, чтобы не расстелиться на стопках книг и рулонах бумаги, приблизился к нему.

— Он держал собаку? — повернулся Вольфрам к тетке. — Или кошку?

— Что вы? — удивилась та. — Николай никогда не держал животных. За ними ухаживать нужно, а у него времени не было.

— Да, в самом деле. Логично, — сказал Анисимов.

— Не пожалел места для собаки, — шепнул Вольфрам. — Если это была собака.

— Кстати, совсем не подходящее место для животного, не находишь? — шеф показал на форточку. — Сквозняк и всякое такое.

Вольфрам кивнул и с сожалением посмотрел на тарелку. С сожалением — потому что ему хотелось, чтобы Кулагин хоть в чем-то показал себя человеком, а не бездушным ученым, не машиной для изобретений. Зверушка, которую тот приютил в порыве жалости (не просто же так он поставил эту тарелку), наверняка сдохла, не в силах выдержать образ жизни чокнутого доцента.

— Но в день его смерти животных в доме не было?

— Не было.

В глазах тетки снова слегка вспыхнуло недоверие: кем больше интересуются — ее братом, или какими-то собаками-кошками.

— Дай мне «либерализатор», — тихонько сказал Анисимов. — Я с ней поговорю, а ты пока засними все, что нужно.

Волков передал шефу прибор. Анисимов с теткой отправились на кухню, а он, нацепив на голову резиновое кольцо с прикрепленной миниатюрной камерой, стоя возле подоконника, обвел комнату взглядом. Из этого ракурса она казалась еще теснее, а завалы — выше. Он приступил к изучению квартиры Кулагина. Старался снимать все подряд: названия книг в стопках, уже осмотренные вещи, включая эту тарелку возле шторы в виде коврика. Добрался до первых залежей тетрадей и папок. Это оказались черновики каких-то записей и чертежей, сделанные ручкой. Среди прочих бумаг он обратил внимание на листы, испещренные каракулями, словно Кулагин окончательно сошел с ума и в какой-то момент даже сам не понимал, что пишет, но потом словно спохватывался и начинал писать по-человечески — у покойного был вполне разборчивый почерк.