Наваждение

Вольфрам нажал кнопку, и в ту же секунду голова полковника Алексеенко вяло повисла, как будто невидимый кукловод перестал держать нить, на которую она была подвешена.

— На сколько минут вы выставили усыпляющий режим? — послышался голос ГРОБа.

Вольфрам обернулся.

— От пяти до десяти минут. Самый минимум.

— Значит, у меня совсем немного времени, чтобы сказать вам все, что я о вас думаю, агент Вольфрам!

ГРОБ придал своему голосу поразительной глубины грусть, у Вольфрама даже мурашки по коже забегали.

— Я очень опечален вашим отношением ко мне, и даже представить не мог, что вы когда-нибудь позволите себе такую выходку. Только право называть себя агентом Консультации не давало мне возможности заявить об этом сразу, пока вы заговаривали ему зубы. Я понимал, что мог сорвать ваш план. Но возникает вопрос, — а вы, агент Вольфрам, понимали, какую боль доставляете мне своими речами?

— Да понимаю я. И ты не начинай, прошу. Это для дела нужно.

— Я не начинаю. Я продолжаю. А теперь по делу. Вы думаете, он поверит, что вы его не загипнотизировали?

— Поверит! Эффект от этой штуки убедит его в этом, и еще как! — Вольфрам достал «усыплялку» и потряс ею. — К вашему сведению, агент ГРОБ, у полковника Алексеенко сначала проснется мозг, и он очень долго будет пытаться подчинить себе все остальные органы.

— Я знаю, как действует си-коммутатор.

— Если знаешь, зачем подвергаешь сомнению мой план?

— Меня возмущает ваше желание использовать меня в качестве инструмента для угроз.

— Ну, прости! — Вольфрам развел руками.

— Звучит не убедительно!

— А что ты прикажешь мне с ним делать?! Поджаривать на медленном огне? Отрезать по одному пальцы? На дыбу его? Как мне еще убедить полковника, что ему все-таки придется начать отвечать на наши вопросы? И только не говори мне тоже о процедуре по форме два-дэ. Я хочу, чтобы он заговорил, оставаясь самим собой. А мы уже отделим зерна от плевел, где он врет, а где нет. Это, кстати, будет твоя задача!

— Рад слышать, что мне еще доверяют. Машине, которая когда-то якобы была строптивым человеком, в наказание запертым в черном ящике. А знаете, агент Вольфрам, я уже начинаю думать, что так оно могло и быть на самом деле.

— Ну, перестань. Я же сказал, прости! — чуть не застонал Вольфрам.

— Я-то перестану, а вот вы?..

Вернулся Анисимов, привлеченный их голосами.

— О чем шум?

— Так, немного разошлись во мнениях, — хмуро откликнулся Вольфрам.

— Точнее, диаметрально. Но это не помешает нашей совместной работе, агент Баргузин. Смею вас уверить! — с энтузиазмом ответил ГРОБ.

— Это хорошо, — Анисимов посмотрел на полковника. — Что с ним? Так до сих пор в отключке? — с удивлением заметил он.

Вольфрам промолчал, ожидая, что ГРОБ совершенно спокойно может рассказать о том, что здесь произошло, но робот был нем как рыба.

— Сейчас очухается, — он посмотрел на часы. — Секунд через тридцать.

Вскоре полковник Алексеенко открыл глаза. Еще в течение примерно трех минут он мог шевелить только ими. Глазные яблоки его с огромными зрачками хаотично вертелись в глазницах.

— Опять твои штучки? Ты его усыпил? — зло зашептал Анисимов. — Ты же знаешь, что после либерализатора нельзя использовать никакие другие приборы. Почему бы тебе просто не начать процедуру?

— Вы сами сказали, что он крепкий орешек. Только не подозреваете, насколько крепкий. Если хотите знать, я даже немного завидую его упертости. Да что там — откровенно завидую! И хочу, чтобы он понял, что с ним не шутят, после чего заговорил сам. Сам, понимаете! И чтобы он остался таким, какой есть!

— Но инструкции! Мы должны либо завербовать его и подчинить, внеся программу, либо ограничиться стандартной процедурой допроса по всей форме, а затем стереть воспоминания из его памяти. Это займет время, но другого пути нет. Я не понимаю, что тебя смущает? Тебе не нравится второй вариант?

— Инструкции, вот что меня смущает! К черту их! — вскричал Вольфрам. — Вы прекрасно знаете, как действуют наши методики на мозги. Судя по всему, у полковника очень устойчивая психика. Если мы начнем допрашивать по процедуре, мы его сломаем. Если, внесем программу, сломаем тем более. В обоих случаях он перестанет быть тем, кем был. А я этого не хочу. Он все-таки человек. Да, человек, хоть я и говорил обратное. Плохой человек. Сволочь. Дрянь. Но — человек!

— А если он, оставаясь, как ты говоришь, самим собой, в ответ потребует информации от нас?

— Скорее всего, так и будет.

— Мы, конечно, поставим блок на его память, не повредив ее целостности. Хоть на сутки, хоть на неделю, хоть на месяц… — начал рассуждать Анисимов, как будто осмысливая идею Вольфрама. — Но рано или поздно у него начнутся позывы к воспоминаниям. Судя по всему, у полковника очень устойчивая психика, и это начнется скорее даже раньше, чем позже. Ты уверен в том, что делаешь?

Вольфрам посмотрел на шефа, недоумевая: неужели тот готов дать ему карт-бланш? Он ожидал, что Анисимов воспользуется правом босса и встретит любое подобное предложение в штыки, а в итоге готов согласиться, хотя это прямое нарушение инструкций.

— Уверен.