Наваждение

Как правило, я редко бывал озабочен отсутствием взаимопонимания. Я предпочитаю держать себя в руках. Понимать, что происходит. У меня и своих тараканов в голове достаточно, зачем мне еще чужие психологические проблемы? Но мы с Нинон, хоть и недолго, но все же побывали в шкуре друг друга. То, что я успел увидеть, меня изрядно заинтриговало, и захотелось узнать больше — гораздо больше, причем как можно скорее. Находясь в ее голове, я чувствовал, будто там мне самое место, словно так и должно быть. Кроме того, я хотел взглянуть на то, что таилось за гранью всего того кошмара, который происходил сейчас с нами, узнать, куда мы движемся и зачем.

— Если честно, то я благодарю небо, что на том кладбище не оказалось детей.

— Детей?

Мне словно ушат холодной воды за пазуху плеснули. Я поежился. Эта мысль была нестерпимо жуткой. Я не знал — тогда, — смогу ли выстрелить в ребенка, пусть даже зомбированного.

— Знаешь, а ведь он бы и их не пощадил, — сказала она мягко. — Более того, он поставил бы их в первые ряды, если бы решил, что это деморализует противника.

Я хотел что-то на это ответить, но в кои-то веки не смог подобрать слова. Мне еще многое предстояло узнать о Зле.

— Я не говорила, что была в Музее мумий? Я молюсь, чтобы Сен-Жермен тогда за мной не проследил. Не думаю, что он сможет воскресить какой-то экспонат, но… — Она явно видела что-то, что ее расстроило. — Нет, заклинание не сработает. Они слишком старые.

Мумии. Я озадаченно моргал, а моя писательская фантазия тем временем неслась на всех парах в предвкушении нового сенсационного сюжета.

— Ты думаешь?..

— Что?

— Ну, помнишь все эти легенды о проклятии Тутанхамона? Как на людей, проникших в гробницу фараона, нападали ходячие мумии, которые приводили в исполнение его проклятие?

Она кивнула, при этом лицо ее было скорее встревоженным, нежели восторженным. Нинон рассуждает не как писатель.

— Да. Это случилось в Египте в тысяча восемьсот девяносто втором году в месте под названием Хираконполис. Предположительно, они отперли гробницу четырехтысячелетней давности и нашли внутри «живую» мумию. Я всегда думала, что это Сен-Жермен так пошутил — он как раз в то время находился в Египте. Все же… — Лицо ее омрачилось. — Жутко об этом даже думать, правда? Что кто-то еще умел поднимать зомби и оставил их там на тысячи лет. — Она поежилась. — Такого просто не может быть. Они ведь не такие, как мы с тобой. Поднятые мертвые, воскрешенные трупы… их хватает всего на пару лет. Максимум на пять, да и то в странах типа Финляндии, где достаточно холодно и не так много буйно размножающихся, пожирающих плоть микробов.

Надо же, буйно размножающиеся, пожирающие плоть микробы. Наверное, она могла и об этом рассказать, но мне не особо хотелось слушать этот рассказ.

Нинон подняла глаза на небо. Когда она заговорила вновь, ее голос звучал растерянно.

— Меня всегда поражало, как другие люди становятся для нас просто предметами интерьера — иногда мебелью, которая только загромождает пространство, иногда просто обоями, застрявшими в голове. Это относится даже к самым ярким и лучшим — более близкое знакомство рождает безразличие, а то и вовсе презрение. Но, Мигель, не думаю, что ты когда-нибудь станешь для меня очередной безделушкой на каминной полке. Я бы не хотела, чтобы это произошло.

— Буду надеяться, что не произойдет, — сказал я удивленно, испытывая чувство неловкости от столь необычного комплимента.

Следующие ее слова показались мне совсем уж странными, словно она следовала за ускользающей мыслью, которую я никак не мог уловить.

— Я одиночка, Мигель. На то есть много причин. Уже долгое время я наблюдаю увядание манеры поведения, равно как и моральную деградацию. И дело не в том, что мне не хватает чересчур дотошного классового этикета моего века. Разве что иногда… — Она криво улыбнулась, но я был рад и такой ее улыбке. — Но меня очень беспокоит полное отсутствие сочувствия в современном постиндустриальном обществе, которое проявляется в излишней грубости. Если убрать общественную «смазку», все эти «спасибо» и «пожалуйста», то рано или поздно близость с людьми, которым не доверяешь или не симпатизируешь, приведет к жестокости и антисоциальному поведению. Мы утратим человеческий облик, и человек человеку станет волком. И это вдвойне опасно, когда ты… иной.

— Да.

— А потом я повстречала своего первого зомби. Мои приоритеты изменились. — Она опустила глаза. — Скоро ты поймешь, что выражение «приспособиться или умереть» — не просто штамп.

Я изо всех сил старался увидеть то, что видит она, уловить смысл сказанного ею. Но не мог.

— Правду говоря, я почувствовал тогда, что угодил в западню, — сказал я, но тут же уточнил: — Меня захватила не ты, а моя собственная жизнь. Моя болезнь. Я не хотел приспосабливаться. Я просто бежал от этого.

Она кивнула.