Наваждение

Все изображения Богородицы обходила боязливо: не было сил ворошить в памяти тот период жизни, когда общалась с братом Кириллом.

Зато у всякой иконы, где видела лик Христа, останавливалась и мысленно спрашивала:

— Любимая?.. Убогая?.. Любимая?.. — а перекреститься все-таки не могла.

А после литургии, когда умолк хор, батюшка начал читать проповедь. И Катя, которая уже двинулась было к выходу, остановилась, будто уперлась в незримую стену.

Проповедь была о самоубийцах.

Оказалось, что та женщина в черном платке просила батюшку об отпевании ее родственника, который покончил с собой, и отец Александр, соболезнуя ей, все-таки вынужден был отказать.

— Лишение себя жизни — грех великий, — говорил он, и его низкий голос дрожал от скорби. — Самоубийца возмущается против творческого и промыслительного порядка божественного и своего назначения. Он произвольно прекращает свою жизнь, которая принадлежит не ему только, но и Богу, а также и ближним. Он отрекается от всех лежащих на нем обязанностей и является в загробный мир непризванным.

«…Является в загробный мир непризванным?

Значит, если я уйду туда, то и там я буду никому не нужна? И там от меня откажутся, и я вновь останусь в вакууме?

Но это если там что-то есть.

А вдруг — есть? Вдруг чувства не угаснут, и я опять буду мучиться от пустоты, как теперь? Тогда какой смысл что-то предпринимать…»

— Вы можете возразить, — уже страстно и гневно продолжал отец Александр, — что для самоубийства требуется мужество? Не каждый, мол, решится на такой смелый поступок? И на этом основании у язычников и атеистов самоубийство даже восхваляется как героизм!

«Какой уж тут героизм. Убежать, спрятаться, спастись — вот задача.

Хотя от чего спасаться? Ведь самое страшное уже произошло».

И отец Александр говорил о том же:

— Но с христианской точки зрения самоубийца не герой! Он трус, так как не в состоянии снести посланных ему неприятностей и несчастий — например, потери любимого человека или имущества, неизлечимой болезни, заслуженного или незаслуженного стыда…

«Трус? Ну и что ж! Не всем же быть смелыми…»

— Вообще, именно самоубийцы обнаруживают самую сильную привязанность к земным благам и земному счастию, коль скоро в несчастии отказываются жить.

* * *

«Привязанность к земным благам? Какая странная мысль. Ведь, казалось бы, наоборот, — мне ничего больше тут, на земле, не нужно.

Но если ничего не нужно — то почему же, зачем же я жалею о чем-то? Надо же… «привязанность»!»

— А еще большее неразумие проявляет он, коль скоро во избежание временного бедствия подвергает себя бедствию вечному…

— Страшно-то как, Господи! — непроизвольно пробормотала Катя и с изумлением заметила, что крестится.

Глава 6 УРАГАН

И опять эта Новослободская улица! Кажется, куда ни повернешь — непременно на нее выйдешь. Напасть какая-то.

Нет, нужно в сторону. Хотя бы в этот подземный переход и дальше, по переулочкам. Ну вот, наконец-то становится все тише и тише. Машины почти не ездят, и прохожих меньше.

Впереди деревья — толстые, старые. Спокойные. А еще дальше слышится равномерное постукивание теннисного мячика.

Жаль, что никогда не пробовала играть в теннис. Красивая игра, и у ракетки — струны, совсем как у скрипки. Или… у Диминой гитары. Нет, не нужно никакого тенниса!

А отдохнуть — нужно. У католиков во время мессы сидят, а православную службу слушаешь стоя.

Ноги в последнее время стали слабеть.

Какой хороший скверик! Прямо оазис посреди раскаленной столицы. Говорят, такой жарищи, как в этом году, не было уже семьдесят лет. А тут, под деревьями, влажно. Вон, даже грибы растут. Шляпки у них белые — это не то поганки, не то шампиньоны. Но наклониться и посмотреть нет сил…

Замечательно, что тут много скамеек. И старичкам, и влюбленным, и мамочкам с детишками есть где посидеть. Ага, вот и свободная. Можно занять, никому не помешаешь.

Скамейка удобная, как диванчик, со спинкой. Положить скрипочку рядом — и тогда никто не примет за бомжа. Подумают, к примеру, что это студентка консерватории устала после трудных экзаменов.

Ну и напрасно. Бомжиха и есть. Убогая.

Богом любимая?

Но об этом можно подумать потом… после сна.

Когда Катя проснулась, уже почти стемнело. Она резко села на скамейке. Мучило какое-то необъяснимое ощущение: происходит — или уже произошло — что-то необычное. И непонятно — плохое или хорошее.

Проверила: скрипка на месте. Осмотрелась: никого вблизи не видно. И не слышно.

Только запах… одуряющий запах цветущего жасмина… когда-то он так же накатывал на нее.

И этот пейзаж…

При свете дня она ничего необычного в нем не заметила, а теперь, в полутьме, он приобрел знакомые очертания.

Никаких сомнений быть не может: Катя однажды уже побывала на этом самом месте. И даже сидела на этой самой скамейке. Даже позвоночник как будто помнит прикосновение ее изогнутой спинки…

Да, тогда было так же темно. Но кто-то — ну же, память, подскажи! — кто-то находился рядом, Катя была не одна.

Этот кто-то был безымянным незнакомцем. Нет, потом он назвал свое имя:

— Федор. Пименов.