– А подача была Паленого, тьфу, Потоцкого. Какого хрена он вообще в этой гимназии делает?
– Да проверял уже, – вздохнул папА. – Голицын его на правах своего воспитанника туда устроил. Так что остается утереться и ограничиться наблюдением. Ты больше постарайся не нарываться, а эту проблему я решу.
Поскольку Старший на мгновение ощерился, а глаза блеснули угольками, как мне показалось, я понял, что он имеет в виду под решением проблемы. Я аж поежился – не хотелось бы быть ей. А вот с мелким гаденышем Потоцким придется, видимо, решать проблему мне. Хоть бы Лизка его расфрендила, что ли…
Так что особых последствий для меня пока не возникло. Пока я сидел неделю дома, отлученный от посещения школы, опущенного дубинкой перевели из гимназии от греха подальше – к нему прилипло прозвище «очкозавр», и над его унижением ржали все, кому ни лень, несмотря на попытки скрыть происшествие. Шила в мешке не утаишь, как и дубинку в… ну ладно. Двоим подельникам влепили «неуд» по поведению и обязали посещать гестаповца, то есть местного школьного психолога и завуча по совместительству.
А я приобрел репутацию отмороженного. На мое появление через неделю одноклассники реагировали шараханьем от меня подальше, ни одной шутки или подколки. Впрочем, может это и не принято в их среде? Я толком и не знал, ну не ходил я никогда до этого в мажорскую школу, да и не было их в мои времена, в голодные девяностые-то. Сброда всякого хватало, от гопников до младших братьев убывавших естественной убылью братил в малиновых пиджаках, моя родная школа была хулиганской и постоянно гремела в местных криминальных новостях – разборки, угоны, кражи со взломом, грабеж… До девятого класса добрались не все – примерно одна треть села по малолетке, кто-то сторчался от бутирата или клея, пара откинула коньки по дури от падения с высоты или катания на колбасе трамвая, в общем этих можно внести в список небоевых потерь. Как-то это время мне удалось пережить без потерь и залетов.
Иногда издали я видел знакомую паленую рожу. Пригрели Голицыны змею на груди, ох пригрели! Ну ничего, им это аукнется рано или поздно.
А вот в семье пока аукалось мне. Мама моего реципиента так и не признала во мне сына, и даже не пыталась сделать это хотя бы для видимости. Все попытки Старшего хоть что-то наладить лишь только ухудшали ситуацию. Последней каплей был устроенный им совместный семейный обед, как раз перед началом моего учебного года.
Когда мы втроем собрались за столом, все погрузились в неловкое молчание.
– Ну и как у тебя подготовка к учебному году? – натянуто спросил он.
– Отлично, – я скрежетнул ножом по тарелке, разрезая бифштекс. Скрип вышел такой, что я аж поморщился – один из самых неприятных звуков, превосходит по противности плач младенца и звук соседского перфоратора. – Я готов.
И в самом деле я был готов. После приключений, выпавших на мою долю за это время и теперь уже засекреченных, не могущих послужить основой для сочинения «Как я провел лето», я уже был готов ко всему. А что писать? Про подготовку у Козьмы? Про покушения? Про операцию по ликвидации террористов? Ну уж нет, увольте. Мои учителя и контрразведка не поймет.
Я поднял взгляд от тарелки на графиню, и встретился с ней глазами. И такой заряд ненависти и огонек безумия был в ее взгляде, что как говорится, у меня встала дыбом шерсть. Я словно заглянул в бездну.
– Готов? К чему, Навь, ты готов? – голосом, полным ледяной ярости спросила графиня. – Ты, тварь, пришедшая из ада, мерзкое отродье языческих извращений, захватившее тело моего сына и порочащее саму память о нем, к чему ты готов?
Графиня резко встала из-за стола, жалко звякнули тарелки от сотрясения.
– Ненавижу тебя, адская тварь. Будь ты проклят во веки вечные, да сгори ты в аду, где тебе место! Ненавижу! – графиня залилась слезами и выбежала из комнаты.
Да, мадам, аппетит вы мне конкретно испортили. Я отложил нож и вилку и посмотрел на графа. В его глазах были боль, страдание, непонимание, разочарование… Опасная смесь. Интересно, кого граф решит из нас зачистить – меня или свою полубезумную женушку? Здесь я бы не ставил на целесообразность. В любом случае, мне в этом доме не рады, точнее не все. И хозяйка дома, видящая во мне лишь врага, а теперь уже еще и врага рода человеческого… На мгновение промелькнула мысль бежать из дома – черт с ней, недоустроенной жизнью, как-нибудь устроюсь и проживу, сколько дадут. В конце концов дело для меня привычное, приходилось жизнь с нуля начинать без чьей-либо помощи.
– Забудь этот разговор, – сказал граф. – Для тебя ничего не изменилось.
– Есть забыть.
Граф налил себе в так и оставшийся пустым высокий тюльпан шустовский из штофа и залпом выпил. Да, надо лечить нервы, я бы и сам сейчас от конинки не отказался бы.
– С графиней я еще поговорю, – сказал он с нотками безнадеги в голосе.
– Не надо. Я постараюсь не попадаться ей на глаза. Не надо больше совместных обедов, ладно?
– Ладно.
– Если я камень преткновения, я могу исчезнуть.
– Как? – горько усмехнулся граф. – Бежать? Далеко убежишь?