Навь и Явь

Пропитанный вонью смерти и гари плащ был расстелен на земле. Светлым, сладким пятном в этой смеси сиял запах Жданы: она лежала здесь, такая мягкая и податливая внешне, но затаившая несгибаемый стержень внутри. Такой ли уж несгибаемый? Испытать бы его на ломкость, узнать бы, из чего он сделан... Покорить эту женщину, прогнуть под себя, владеть ею, входить в неё, терзать и кусать, зализывать и зацеловывать раны, а потом снова мучить, пока этот непокорный колючий блеск в глазах не сменится мягкой, тусклой тенью подчинения. Хлестать плетью, чтобы белая кожа покрывалась алыми полосами; обвешивать драгоценностями и укутывать нарядами только для того, чтобы потом сорвать всё зубами и унижать в жестоких играх снова и снова, наслаждаясь властью...

Она ползла по следам своего коня, который не откликался на зов. Дым всегда прибегал, стоило только свистнуть; это горькое молчание ельника дышало скорбью, и Северга уже не чаяла найти коня живым. Пелена боли застилала мир, правая рука заледенела, скрючилась и походила на жуткую конечность мертвеца. Перекинуться в зверя не получалось, хмарь шарахалась от неё в стороны, а вместо крови по жилам текло расплавленное железо.

Наткнувшись на кучку праха, на которой покоилась сбруя и шлем Дыма, Северга застыла. Пальцы вцепились в траву, нутро скрутило жгутом, а с языка закапала жёлчь. Запах женщины-кошки огрел её вдоль спины, как кнут, а след белогорского оружия звенел в пространстве, впиваясь в душу злым жалом.

Догнать, вспороть горло проклятой кошке и напиться её тёплой крови. Освежевать, снять кожу и повесить её дома на стене, а кишки очистить и набить мелко нарубленным мясом. А из мозгов сделать жаркое – Темань любит жареные мозги, ей понравится.

Нет, уже не догнать: слишком ослабели ноги, слишком много в крови желчи, слишком горько и сухо во рту. Пальцы побелели, покрытые прахом Дыма, словно мукой, а боль завоёвывала новые лоскутки её плоти, прорастая в них сетью-грибницей. Холод сумерек крался между стволами...

– Коня твоего уже не вернёшь. И дядьку Вечелю тоже. И всех, кого ты порубила. Но свою жизнь ты ещё можешь спасти, если пойдёшь со мной.

Боско вырос перед ней, как гриб, и суд его прозрачных глаз с чёрными зрачками, из которых сочился колдовской холод, придавил Севергу, как червя. Кто были все эти люди, о которых он говорил? Букашки, расплющив которых, она даже не заметила бы этого... раньше. А сейчас её грызли сотни маленьких пастей, и она завертелась, словно её поджаривали на сковородке. Пытаясь стряхнуть с себя всех этих тварей, она выла, и слёзы на её лице мешались со слюной, кровью и жёлчью, а перед ней тянулась вереница всех, кого она убила за свою жизнь. В тусклых и тёмных глазницах мертвецов зияла пустота, а застывшие в холодец раны алели разинутыми пастями, норовившими сожрать её душу по кусочкам. Раны-рты присасывались к ней, пили её силы, и Северга в изнеможении рухнула на землю. Её сопротивление захлёбывалось.

– Хватит... Убери своих чудовищ, – хрипела она, пытаясь поймать мальчишку за ногу. – Они жрут мой рассудок... Не насылай их больше на меня!

Лицо мальчика, светлое и недетски-величавое, склонилось над ней.

– Я здесь ни при чём. Это ТВОИ чудовища.

– Что это? ЧТО? Что со мной? – Вывернутое наружу нутро Северги опаливало пламя, на раны лился рассол, сердце пронзали сотни раскалённых спиц.

– Это урок. Возможно, последний в твоей жизни, но тебе придётся через него пройти.

Вместо леса – потолок и увешанные вениками трав стены, за оконцем – ночь, под спиной – перина; колышущийся свет лучины и лица двух женщин, одно из которых было знакомо Северге. Малина, знахарка... Живёхонька и, кажется, даже невредима, а ведь копыто Дыма пробило ей череп, это Северга видела своими глазами. Потом тело лежало, прикрытое какой-то рогожей, а затем оттуда выскользнула чёрная кошка.

– Ты же сама сказала, что ведьму не так-то просто убить. – Полные, чувственные губы женщины сложились в усмешку. – Ты права. Это я, Малина, а это – моя сестра Вратена. Ты в её доме, в Лиходеевке. А Змеинолесское почти цело: Дубрава с Боско огонь уняли. Только пять дворов там и успело сгореть дотла, а у остальных лишь крыши да сараи пострадали. Ничего, отстроятся.

Черты лица Вратены были грубее и мясистее, да и выглядела она старше, но точно такой же ведьминский огонёк тлел в глубине её зрачков. Как Северга сюда попала? Время дороги словно проглотила чёрная пустота из глазниц мертвецов; ещё несколько мгновений назад женщина-оборотень корчилась в ельнике на месте гибели Дыма, и вот – уже без доспехов, в одной рубашке, лежала в тёплой постели в чужом доме, наполненном запахом снадобий и трав.

– Испей-ко. – Сестра Малины поднесла к губам Северги чашку, полную кроваво-красной кашицы. – Клюква с мёдом.