Навь и Явь

– Ну пожалуйста, – завсхлипывала Любима, не вытирая тёплых ручейков со щёк. – Ружана хочет отправить государыню в Тихую Рощу... Чтобы её там приняло дерево, пока она ещё живая! Ежели её туда отправят... а я не увижусь с ней... Пожалуйста, тётеньки, пустите меня к моей матушке!

Испивая чашу мольбы до дна, княжна опустилась на колени, коснулась ладошками и лбом холодного каменного пола и подняла залитое слезами лицо к дружинницам. Обе кошки смутились:

– Ох, госпожа Любима, встань немедля! Негоже так, чтоб ты, княжна, кланялась нам, слугам твоим. Встань, ради пресветлого сердца Лалады!

Любима отвесила ещё три земных поклона, невзирая на просьбы дружинниц, и даже не думала подниматься. Не вытерпев, они отошли от двери, чтобы поднять княжну с колен, а Любиме только того и надо было. Прошмыгнув у них между ног, она юркнула в опочивальню.

– Куды! – ворвались они следом, да было поздно.

Любима забралась на постель и начала быстро гладить и покрывать поцелуями лицо родительницы Лесияры, щекоча губами сомкнутые ресницы и роняя слезинки на её бледные щёки и лоб. Княгиня лежала с перевязанной грудью, укрытая одеялом по пояс; при мысли о том, что её, ещё тёплую, живую, дышащую, понесут в Тихую Рощу, чтобы она там стала сосной, Любиму охватывало колючее, как зимний ветер, одинокое горе.

– Государыня матушка, ты меня слышишь? – тихо заплакала она над княгиней. – Это я, Любима... Молю тебя, открой глаза! Не уходи в Тихую Рощу, как же я без тебя?! Я плохо себя вела, огорчала тебя, но я больше не буду! Я хочу, чтобы ты радовалась, чтобы ты улыбалась и смеялась... Ежели это сделает тебя счастливой, я подружусь со Жданой! Мы уже подружились, когда вызволяли Радятко из темницы. Он не хотел тебя ранить, это всё Вук! Это он его заставил! Ждана прогнала его, теперь всё будет хорошо, я обещаю, матушка! Только живи, прошу тебя!

Она уткнулась носом в волосы родительницы и отчаянно всхлипывала, вздрагивая всем телом. Вдруг на голову ей опустилась большая тёплая рука.

– Давши слово – держись, радость моя, – защекотал ей ушко родной голос, слабоватый и как будто немного сонный, но вполне живой. В нём даже слышалась улыбка.

Взгляд родительницы из-под устало нависающих век был ласков. Счастье накрыло Любиму тёплым цветастым ковром, и она свернулась клубочком под боком у государыни. Конечно же, занудные дружинницы подошли, чтобы увести княжну и снова разлучить её с матушкой, но та приподняла руку с одеяла и двинула пальцами:

– Не надо, пусть... Оставьте её со мной. Что с мальчиком?

– Жив и, кажись, здоров, госпожа! – доложила одна из кошек. – Дрыхнет так крепко, что не добудишься. Под стражей он сейчас.

– А моя жена? – Сухие, бледные губы Лесияры еле двигались, с трудом размыкаясь.

– Госпожа Ждана цела и невредима, государыня. Выйти она изволила. Кричала она сильно и плакала, волновалась – должно быть, в саду воздухом теперь дышит, успокаивается.

– Я опоздала к Восточному Ключу, – простонала княгиня, скосив глаза на часы. – Правда с Твердяной и Вукмирой не приходили?

– Никак нет, государыня. Приходила только одна дева Лалады, про тебя спрашивала.

– М-м... – Лесияра закрыла глаза, и между её бровей пролегла усталая складка. – Что там за окном?

– Темно, государыня, – доложили дружинницы. – Ночь.

– Да понятно, что не день, – скривилась княгиня. – Я небо имею в виду. Тучи есть?

– Трудно сказать, госпожа. Черным-черно всё. Чернотень угольная.

Сперва повисло молчание, в котором Любима слышала стук собственного сердца, а потом Лесияра проговорила:

– Надеюсь, они не ушли без меня. Отправляйтесь к Восточному Ключу и, если они ещё там, задержите их. А Светолику доставить ко мне... Пусть даже думать не смеет.

*

Роскошная, огромная трапезная в зимградском дворце, рассчитанная на три-четыре сотни гостей, была слабо освещена всего тремя лампами на столе: в городе началась нехватка масла. Впрочем, навиям и такого весьма условного освещения было более чем довольно. Блюдо с холодной дичью да кувшин хмельного мёда – вот и всё угощение, которым Вук встретил Севергу, однако к столу вышла Дамрад в белом плаще, высоких сапогах и серебристой кольчуге, и по её хлопку в ладоши тут же принесли рыбу, птицу, солонину и заморское вино.

– Вук – скупердяй, – с усмешкой сказала владычица, протягивая Северге руку для поцелуя. – Или, быть может, он не хочет объедать голодающий народ?

Ноги Северги плохо гнулись, а за грудиной давило и жгло, но она опустилась на колено и приложилась губами к холодной руке Дамрад. Встать после этого тоже оказалось непросто – трапезная с жужжанием поплыла вокруг неё, и пришлось ухватиться за край стола.

– Что-то ты скверно выглядишь, сестра, – царапнув навью змеиными чешуйками едкого взгляда, заметила повелительница. – Ты больна?