Навь и Явь

– Ну что, Ждана, уже позабыла обо мне? Не ждала, не чаяла, что мы ещё встретимся? А вот и встретились... Ловко я усыпил вашу бдительность, а? – Мальчик хохотнул, и Ждане померещились волчьи клыки в его рту. – Вы думали, что очистили парнишку, а потом и вовсе думать забыли о нём, но паучьи яйца созрели. Когда он сделает своё дело, мои маленькие помощники сожрут его изнутри. Ты знаешь, мне плевать на эту войну. Всё, чего я хотел, я уже почти сделал, осталось последнее и самое сладкое.

Выдернув кинжал из груди Лесияры, он занёс его над Жданой, но пространство рассёк пронзительный крик Любимы, стоявшей в дверях опочивальни. Радятко пружинисто обернулся:

– Заткнись, кошачье отродье!..

Бросок не состоялся: Ждана стиснула его руку с кинжалом, повалила мальчика на пол и придавила своим телом. Это была лишь временная и случайная победа. В следующий миг Ждану отбросило к стене жестоким толчком нечеловеческой силы, и от удара спиной у неё потемнело в глазах и сбилось дыхание.

На крик примчались дружинницы и попытались скрутить Радятко, но в него словно вселился ловкий, сильный и опасный зверь. С рыком он подскочил, ударил одну из кошек в грудь ногой и выхватил у неё из ножен меч. Его движениями будто управлял опытный и умелый воин: с неузнаваемым, перекошенным злобой лицом мальчик яростно отбивался сразу от нескольких вооружённых дружинниц – видно, до последнего надеялся выкрутиться, улучить миг и завершить начатое.

– Нет! – истошно завопила Ждана, с пола протягивая к кошкам руку. – Не убивайте его, молю вас! В нём сейчас сидит Вук, это он им управляет!

Лесияра хрипло дышала, запрокинув голову и закатив глаза под верхние веки. Любима бросилась к ней, но её схватила на руки Ясна и вынесла прочь из опочивальни. Ждану тоже подхватили и выволокли из комнаты, а она билась в сильных объятиях кошек и кричала на разрыв связок, до искр перед глазами:

– Не убивайте его-о-о! Он не хотел! Это не он, это Вук, мой бывший муж!

Бьющегося, кусающегося и испускающего звериный рык Радятко вскоре вытащили – обезоруженного и скованного зачарованными кандалами. В них сил у него поубавилось, и дружинницы куда-то унесли его. Слушая его удаляющийся рёв, обезумевшая Ждана рвалась то следом за ним, то в опочивальню, где лежала раненая Лесияра. Железная хватка кошек оставляла красные пятна на её руках; дружинницы держали Ждану крепко, но почтительно, однако её попытки вырваться всё же вынуждали их делать ей больно.

– Тихо, тихо, госпожа, – говорили ей.

– Пустите меня! – билась она, и крик рвал её душу и тело пополам. Каждая из половин стремилась в свою сторону: одна – к сыну, вторая – к супруге.

– Госпожа, не гневайся, это ради тебя же самой. Поранишься, ушибёшься, наделаешь глупостей – а нам отвечать, – стояли на своём гридинки. – Успокоишься – отпустим.

– Где вы были раньше?! – раненой волчицей выла Ждана, скаля зубы. – Почему не уследили за моим сыном?

– Виноваты, госпожа. Он, видно, кольцом воспользовался и прошмыгнул. Ведь тихий, смирный, славный был! Никто ж на него и подумать не мог...

Никто не думал, не гадал, не чуял беды. После первого случая одержимости Вуком Радятко полностью оправился и стал самим собой, и негласное наблюдение с него со временем сняли; Ждана успокоилась, веря в очистительную силу отвара яснень-травы, и ничто в поведении мальчика больше не настораживало ни её, ни Лесияру, а Радятко и не давал поводов для беспокойства – так, обычные детские шалости с младшими братьями и егозой Любимой. Маленькая княжна подружилась с ребятами, и они бегали, играли и озорничали вместе напропалую, а Ждана радовалась, глядя на них. Как могло её материнское чутьё так обмануться?

– Яснень-трава! – осенило её. – Ему нужен отвар, паучки сожрут его! Молю вас, дайте ему отвара!

– Увы, госпожа, – ответили ей. – Кончилась травка.

– Так хотя бы воды из Тиши дайте! – цеплялась за соломинку Ждана. – Ну сделайте же хоть что-нибудь, прошу вас! Иначе он умрёт! Сделайте... Помогите...

Она извивалась в руках кошек, её голос неузнаваемо охрип от крика, жилы на шее и лбу взбухли. Череп распирало изнутри, грудь разрывалась от убийственного потока воздуха, лившегося в раздувающиеся, как кузнечные мехи, лёгкие. Его было слишком много, он отравлял её, душил, выдавливал глаза и разрывал сердце.

Неукротимая буря сузилась до тонкой струйки – ровно такой, какую могло осилить её надорванное горло. Тихие вдохи и выдохи вздымали её измученную грудь, ничьи грубые руки больше не стискивали ей запястья, а над нею прозвучал детский голосок:

– Матушка государыня жива, я чую сердцем.

Ждана лежала на постели в одной из гостевых опочивален, а рядом, обхватив руками колени, сжалась сиротливым комочком Любима. О, если бы всё это было сном! Если бы сейчас Лесияра вошла с уютно-вечерним, ласковым светом нежности в глазах и сказала: «Здравствуй, лада! Ох и денёк выдался – устала, как собака. Ну что, прогуляемся в саду перед сном?»