Навь и Явь

«Ух-бух-бух», – содрогнулось нутро болота, и лёд начал трескаться повсеместно, рождая устрашающих существ, бывших в незапамятные времена воинами. Доспехи за много столетий пребывания в Мёртвых топях срослись с их телами, превратившись в естественную броню, шлемы образовали на их головах причудливые гребни и рога, оружие слилось со сжимавшими его руками в уродливые рукомечи и рукотопоры; свободная конечность чаще всего имела вид клешни, но у некоторых сохранились пальцы с длинными синюшными когтями. Конные и пешие вперемешку – так, как они когда-то полегли в великой битве – воины хлынули на твёрдую землю, повинуясь зову жезла, воздетого к небу рукой венценосного полководца.

Хмарь стлалась под ногами Павшей рати, придавая ей огромную скорость. Вскоре вперёд выдвинулись четверо военачальников – конных, с костяными наростами в виде корон на головах. Войско упорядочивалось на ходу: конница – впереди, следом – пехота. Ни одного устного членораздельного приказа не раздавалось в рядах: у всех воинов был единый разум, управляемый чёрным жезлом в руке главного воеводы со страшным, освежёванным лицом, в котором уже никто не узнал бы князя Вранокрыла.

Павшая рать не бросала никому вызовов, она просто мчалась по Светлореченской земле с единственной целью – убивать и удовлетворять свой многовековой голод. Поднятые по дымной тревоге приграничные полки Искрена встали на защиту княжества; при виде несущегося на них чудовищного воинства ратники дрогнули сердцами, но ни один не обратился в бегство. Туча стрел с белогорскими наконечниками взметнулась, закрыв полнеба, но костяные щиты поднялись и приняли на себя этот грозный дождь. Стрелы не наносили воинам Павшей рати большого вреда, отскакивая от панцирей; только редкие из них, что метко попадали в глаза или в слишком широко открывшиеся просветы между костяными щитками, на краткое время задерживали подлёдных тварей, но всё же не убивали. Из ран у них вместо крови текла мутная слизь.

Как две вставшие на дыбы морские волны, схлестнулись два войска в заснеженном поле. Насаживая воинов Искрена на свои рукомечи, восставшие из болота страшилища пили их кровь и отшвыривали тела. Они продолжали длительное время сражаться даже обезглавленными, нанося удары вслепую во все стороны. Неиссякаемым серым морем наползала рать, и стало ясно: если не вмешаются кошки, храбрые приграничные полки будут смяты, изрублены на кусочки и просто сожраны голодной нежитью. Как назло, битва началась слишком близко от Мёртвых топей, в землях, где дочери Лалады не могли находиться из-за густой хмаревой завесы.

В шатёр Искрена ввалился запыхавшийся вестовой.

– Княже, не сдюжить нам... Страшное войско поднялось из-подо льда, тысяч до ста числом. Не люди, но и зверями их нельзя назвать. Нежить это, владыка! Мечи, секиры и топоры у них прямо из рук растут, клыки – больше медвежьих. Кровь они пьют, человека за раз досуха высосать могут. Первый, второй и третий полк на поле у села Смородинки наголову разбиты, полегли.

Бледный и нахмуренный Искрен вышел из шатра в зимний туман. Высокие старые ели тёмными молчаливыми часовыми окружали княжеский стан. Это была уже не первая дурная весть... Приграничные полки, первыми принявшие на себя удар, не могли сдержать натиска болотной нежити даже с белогорским оружием в руках. Сотни воинов гибли со скоростью, от которой кишки леденели, а сердце обрывалось в горестную бездну. Отступить и бросить без защиты сёла, расположенные между топями и рекой Морошей, или стоять насмерть и потерять полки первого заслона – все до последнего ратника? За Морошей начинался второй заслон – шесть полков и три сотни кошек, вдобавок к которым Лесияра обещала перебросить ещё, как только начнётся наступление врага. Всего оборонных заслонов стояло три, но стотысячного кровососущего войска, обладавшего неслыханной, нечеловеческой силой, они не могли остановить... Стылое дыхание безнадёжности превращало сердце Искрена в тягостный ком тоски, а вестовой между тем ждал приказа. Нужно было принимать решение.

– Всем полкам отойти за Морошу! – Голос князя прозвучал глухо, пар изо рта оседал на сведённых бровях инеем. – Только там кошки смогут вступить в бой. Ближе им не подойти.

Князь сплюнул на снег бесславный привкус позора. Отступление в первый же день войны – такого не могло снести его честолюбивое сердце.

– Отец, это не люди. Будь это человеческое войско, тогда бы мы могли ему противостоять с успехом...

Рука старшего сына неуместной тяжестью легла на плечо. Велимир хотел утешить, поддержать отца, но выходило плохо, глупо, неуклюже. Чем можно было оправдать отступление? Желанием сберечь полки от быстрого и бессмысленного уничтожения прямо у восточного рубежа? Слишком дорого обходился этот отход – ценой брошенных на съедение врагу приграничных жителей.

– Если не отступить, я треть всех наших сил разом потеряю, а людей всё одно не спасу, – пробормотал князь, уныло ища хоть какие-то доводы для своей совести. – Без помощи кошек мы оказались бессильны.

– Нет нужды оправдываться, государь-батюшка, – молвил княжич.