Навь и Явь

Улыбка алых девичьих губ согрела её, а в голове наконец всплыло имя – Голуба, дочь Вратены. Не сказать чтобы красавица, но миленькая и светлая, ясноглазая, крепко сложенная – намного крепче своей двоюродной сестры, тоненькой, как юная берёзка. Та уж совсем невесомая и хрупкая, а эта девица – в теле, есть за что подержаться... А вот и разрешился сам собой занимавший Севергу вопрос о количестве девушек. Две. Похоже, у каждой сестры-ведьмы было по дочери.

Приказав своим нервам и мускулам сосредоточиться для победного рывка, Северга закрыла глаза. Голуба вновь закинула её руку себе на плечи, и одновременно с ней женщина-оборотень сделала усилие. Румянощёкое и светлоглазое тепло девушки помогло ей – Северга, пошатываясь, стояла босыми ногами на снегу, не чувствуя холода.

– Получилось! – Радость, сверкнув в зрачках Голубы, заронила в сердце Северги улыбчивую искорку. – Ну, вот и умница... А теперь пошли, пошли потихоньку.

Где-то в глубинах тела блуждал обломок белогорской иглы – семя смерти, готовое прорасти в любой миг, достигнув сердца. Маленький, незаметный глазу осколочек, доставшийся ей в подарок от женщины, ненависть к которой в душе Северги боролась с неясным, но могучим и властным чувством. Оно мягким живым комочком притаилось внутри, то сжимаясь в зовущей к небу тоске, то горячо расширяясь и заполняя собой женщину-оборотня без остатка. Оно не походило на обыкновенное плотское желание, которое – чего уж тут скрывать! – тоже присутствовало, мучая Севергу бесплодными мечтаниями; чувство это вызывало в ней нелепое стремление упасть к ногам Жданы и покрыть поцелуями её пальцы, шепча, как в бреду, её имя. Оно подстрекало угрюмую навью дождаться поры подснежников, нарвать целую охапку этих цветов и пересечь с ними границу Белых гор. Пусть кошки-пограничницы изрешетят её своими стрелами, пусть! Она всё равно дойдёт и рухнет к ногам княгини, протягивая ей окроплённые своей кровью подснежники... Ничего более глупого Северга и представить не могла. Эта зараза растекалась в её крови, как безумие, как болезнь рассудка. Похоже, этот осколок не только медленно разрушал её тело, но и что-то сделал с разумом.

Но стоило ей подумать об обломке иглы, как по её жилам заструилось тепло, и она с невесть откуда взявшимися силами зашагала, опираясь на плечи Голубы: всё-таки её заметно шатало. Однако вопреки всему в ней открылся неведомый источник бодрости, впрыскивавший ей в кровь светлый, золотистый жизненный сок.

– Вот так, ещё чуть-чуть! Шагай, мы почти пришли! Умница! – хвалила девушка, радуясь успеху. – Дом уже совсем близко!

Переступая порог, Северга споткнулась и растянулась на полу. Голуба засуетилась вокруг неё, а грудь навьи сотрясал негромкий и сиплый смех. Хохотом эти судороги назвать было нельзя – так, тихий скрип умирающего дерева. Во взгляде Голубы опять отразилась эта уязвляющая жалость, смешанная с испугом: видно, она решила, что Северга сошла с ума. А Северга уже и сама не знала, в своём она уме или уже нет... Чувство-чужак, пригревшееся под сердцем непрошеным гостем, переворачивало всё с ног на голову. Она дорого бы дала, чтобы вернуть прежнюю себя – умную, злую, холодную тварь, без всех этих подснежниковых соплей! Прихлопнуть и размазать рукой в латной перчатке этого бесцеремонного жильца с пушистыми крылышками ночной бабочки – так, чтобы даже пыльцы не осталось.

Вместо сильной, неуязвимой, холодной твари на полу в домике сельской знахарки лежали жалкие останки, облачённые вместо доспехов в женскую сорочку, с парой клочков волос на голове – подобие тела, корчащегося и издающего почти спавшимися лёгкими какое-то нелепое подобие смеха.

– Ну давай, ещё чуточку, – уговаривала Голуба. – Вот она, постель-то твоя... Давай, добирайся до своего места.

Как покорить недосягаемую вершину? У себя в Нави Северга взбиралась на самые высокие горы даже без помощи ступенек из хмари, а тут... всего лишь лежанка. Но для слабого тела даже это было непростой задачей.

– Оставь, надорвёшься, – прохрипела Северга, отпихивая от себя Голубу, пыхтевшую от попыток затащить больную на постель.

Снова вышло грубовато. Взгляд Северги упал на веник: вот уж им-то можно так огреть! Не то что тем прутиком в лесу... Впрочем, Голуба не рассердилась, только огорчилась до слёз – в уголках её ясных глаз заблестела влага. Наказывать Севергу веником она даже не подумала, просто отвернулась и принялась с напускной деловитостью развешивать на верёвке выполосканные вещи из корзины. Предоставленная самой себе, Северга сумела приподняться и забросить на постель руку, а с нижней половиной тела дела обстояли неважно. Отдыхая, женщина-оборотень искоса поглядывала на девушку – та даже обижалась очаровательно. Хотелось впиться поцелуем в эти надутые губки, искусать их до крови...

– Ладно, красавица, не серчай, – усмехнулась она. – Прости, ежели что не так. Не получается у меня без тебя на лежанку вскарабкаться. Не пособишь?