Возникающий образ Homo sapiens — это образ вида, члены которого ранее жаждали обладать бессмертной душой, теперь же понемногу понимают, что они — эго-машины, не имеющие своего Я. Биологический императив — жить, и, более того, жить вечно, — тысячелетиями выжигался у нас в мозгу, в нашей эмоциональной я-модели. Однако новейшая версия когнитивной я-модели говорит нам, что все попытки осуществить этот императив окажутся тщетными. Смертность для нас — это не только объективный факт, но и субъективная пропасть, открытая рана в феноменальной я-модели. Мы подвержены глубинному, встроенному экзистенциальному конфликту, и, кажется, мы первые существа на этой планете, осознавшие это. Фактически, многие из нас большую часть жизни пытаются избежать его осознания. Быть может, эта особенность я-моделей и объясняет нашу неотъемлемую религиозность: мы и
Эго развивалось как инструмент социального познания, и одно из его величайших функциональных преимуществ состоит в том, что оно позволяет нам заглянуть в сознание других животных и собратьев по виду — чтобы затем обманывать их. Или обманывать себя. Поскольку встроенная в нас экзистенциальная потребность в полной эмоциональной и физической безопасности никогда не осуществится, мы обладаем сильной тягой к самообману и причудливым системам верований. Психологическая эволюция наделила нас неудержимым стремлением удовлетворять эмоциональную потребность в стабильности, чувстве защищенности и осмысленности, создавая метафизические миры и невидимых личностей2. Если духовность можно определить как видение того, что есть — как отказ от поисков эмоциональной безопасности, — то религиозная вера представляется попыткой сохранить эти поиски путем перестройки тоннеля эго. В этом смысле вера лишена духовности. Религиозная вера — это попытка наделить жизнь глубоким смыслом и поместить ее в позитивный метаконтекст, это глубоко человечная попытка наконец почувствовать себя
Да, я-модель сделала нас разумными, но она, безусловно, не представляет собой образец разумного планирования. Она — зародыш субъективного страдания. Будь процесс, создавший биологическую эго-машину, запущен личностью, эту личность следовало бы назвать жестокой, возможно, даже дьявольской. Нас никогда не спрашивали, хотим ли мы существовать, и не спросят, хотим ли умереть и готовы ли к смерти. В частности, нас не спросили, хотим ли мы жить именно с
Давно пора бы взбунтоваться. Но все, что мы знаем, указывает на простой факт, с которым трудно примириться: эволюция просто происходит — слепо, случайно, бесцельно. Нам некого презирать. Нет никого, против кого можно было бы бунтовать, — нет даже себя. Но многие не понимают, что это не крайняя форма нейрофилософского нигилизма, а образчик интеллектуальной честности и духовной глубины (об этом смотри эпилог и окончание книги).
Перед философией стоит важнейшая задача: создать новую всеобъемлющую науку о человеке, обьединяющую в целое все, что мы узнали о себе. Такой синтез должен отвечать нескольким условиям. Он должен быть концептуально связным и свободным от логических противоречий. Он должен быть движим честным желанием взглянуть в лицо фактам. Он должен быть открыт для поправок и вбирать в себя новые открытия когнитивной нейронауки и смежных дисциплин. Он должен заложить фундамент, создать рациональную основу для нормативных решений: решений о том, какими мы хотим быть в будущем. Я предсказываю, что в этом веке самой важной областью науки станет нейроантропология на философской основе.
Третья фаза Революции